Лидия Бормотова - Власть лабиринта

– В наших краях я тебя прежде не встречала. Кто ж ты будешь?

– Издалече я. Путешествую.

– Ишь ты! А ну как барин твой хватится?

– Нет надо мной барина. Вольный я, – парень легко шагал по тропинке неслышной, пружинистой поступью, не глядя под ноги, но не спотыкался об камни, случайные ветки, кочки, словно ходил здесь не раз да знал на зубок все неровности. – А ты в Хмелите живёшь? – он краем глаза наблюдал, как девушка, придерживая длинный подол сарафана, старалась не отставать и уже разрумянилась от быстрой ходьбы. – Чудна́я ты. Вроде крестьянка… а не похожа.

Арина рассмеялась:

– Отчего же?

– Движения лёгкие, изящные, как у барышни, которую обучают для светских приёмов. Вот и подол… деревенские девки так не держат. И речь гладкая, словно книгу читаешь.

– Я и читать могу, – задорно выпалила девушка, прикидывая, чем бы ещё таким удивить парня. В Хмелите-то грамоту парни не ценят, особливо девкину.

Баюр спокойно кивнул, мол, и сам уже догадался. Подумал, прибавил ещё:

– Смелая.

– Какая же смелая? – всплеснула она руками. – А медведя испугалась!

– Ну! Медведя! Кто бы его не испугался?

– А ты?

– Я ему кровная родня, – ухмыльнулся так, что она сразу поняла: дразнится.

Баюр вдруг резко остановился, что-то припоминая, прищурился, глядя на девушку:

– А хочешь, угадаю, кто ты?

– Навряд ли сможешь, – довольная усмешка заиграла на её лице. Где ему угадать! Слыхал ли он вообще про театр? Простой деревенский парень, да издалече!

– Крепостная актриса!

Арина от удивления раскрыла рот, но так ничего и не вымолвила, и уставилась в торжествующее лицо прозорливца. Глаза его смеялись, и казалось, что он знает про неё не только высказанную догадку, но и ещё что-то, в чём никому не признаешься, только девичьей подушке, в ночи, втихомолку. Она вдруг почувствовала, что какой-то необъяснимый свет исходил от этого случайного спасителя, обнимал и мучил сердце, томной сладкой волной расплёскивался в груди, рождая трепет и тревогу.

– Уж не ангел ли ты, с неба явленный? – наконец выдохнула она.

– Нет, – Баюр рассмеялся. – Всего лишь волхв. Вещий.

Они продолжали путь, шелестела листва, откликаясь на разноголосый посвист пернатых жителей леса, но Арина ничего не замечала, словно околдованная, она думала только о своём спутнике. Вот ведь свалился негаданно. А могли и разминуться, выйди она чуть раньше или позже. И отчего совсем чужой мужчина ничуть не страшит её? Только дрожь пробирает, когда рукавом коснёшься ненароком. Но вслух она говорила другое:

– Волхв… вроде колдуна, да? Люди боятся колдунов. Рассказывали, как в одной деревне колдунью утопили, и ещё: как забрасывали камнями, поджигали дом.

Баюр усмехнулся:

– Невежество, дикость… Люди страшатся непонятного, чудесного, объявленного почему-то порождением дьявола. А ведь тайком, небось, бегали к колдуну за помощью, и грех не останавливал. В здешних местах меня не знает никто, пришёл-ушёл странник, откуда-куда – неведомо.

Лес постепенно редел, всё чаще встречались полянки, и уже виден был впереди открытый простор, зелень лугов.

– А как же ты здесь? Разве актрисы не живут в усадьбе?

– Алексей Фёдрыч отпустил меня к родителям по хозяйству помочь. Об эту пору каждый год съезжаются гости, а нынче запаздывают. Да и приедут ли? Сестра его московская Настасья Фёдоровна с сыном и дочерью навряд приедут. Говорят, Александр Сергеевич экзамен держит в университете. И другие не спешат: опасаются. Слухов много о войне. Наполеон-то, сказывают, все земли европейские к рукам прибрал. А ну как и на нас двинется?

– А что ещё о войне говорят?

– Да разное. Кто не верит, чтоб француз на Россию замахнулся: не по зубам, мол, ему такая громадина. Десять Европ! Без единого выстрела в лесах да болотах наших сгинут. А иные пророчат: быть войне. Вон бабка Сычова заране плачет: и приметы все указывают – к войне. А барин, Алексей Фёдрыч, письмо из Вильны получил от приятеля да сильно растревожился: «Молиться всем миром надобно, чтоб супостата не допустил Господь до земли русской».

К косарям шли напрямки, без тропинок. Скошенная трава широкими полосами стелилась через весь луг, вялилась на припёке, напитывая знойный воздух густым дурманящим запахом. Стерня, ещё свежая, не впивалась в ноги, и ступать было легко. Несколько невысоких стожков были уже намётаны, но не закончены – ожидали, покуда подсохнет трава, чтобы пышным овином подняться над стриженой землёй.