Дэн Шерман - Любивший Мату Хари

Затем, довольно драматично — он, ко всему прочему, был французом, — вновь поворачиваясь к ней лицом:

— А теперь скажите мне, что вы в первый раз почувствовали, когда поняли, что вас подозревают в том, что вы германская шпионка?

Она ощутила, как невольно снова пожала плечами, а губы раздвинулись, чтобы сказать — она не понимает.

— Что я почувствовала?

— Да. Что вы почувствовали, когда впервые поняли, что вас подозревают в сотрудничестве с врагом?

— Полагаю, я... — Она покачала головой.

— Ну, скажите же. Что это было? Раздражение? Страх? Беспокойство? Что?

— Беспокойство...

— Простите, я не расслышал.

— Я сказала — беспокойство.

— От того, что скажут люди? Друзья и тому подобное?

— Да, кажется, так.

— Значит, вы беспокоились из-за своей репутации. Вы только что узнали, что вас подозревают в том, что вы шпионка, и вы беспокоитесь о своей репутации. — Он повернулся спиной к окну, постоял, постукивая ногтем по стеклу. — Будьте честны со мной, мадам. Согласитесь, что наша река намного красивее Рейна?

Она посмотрела на свои руки. Каким-то образом платок обмотался вокруг пальцев жгутом, даже побелели суставы.

— Простите?

— Река, мадам. Сена. Согласитесь, что она намного красивее Рейна?

— Да... о, да...

— Даже в самые плохие моменты — много красивее?

— Да.

Затем, внезапно повернувшись и повысив голос:

— Где, вы полагаете, мадам, вы находитесь? Так где же, по-вашему, вы находитесь?

Она смотрела сквозь слёзы, как его лицо расплывается.

— Здесь.

— Верно. Вы здесь. Вы говорите, что беспокоились из-за вашей драгоценной репутации, когда осознали, что вас считают шпионкой? Вот почему вы отправились в Мадрид на встречу с фон Калле? Чтобы спасти свою репутацию?

Она ухитрилась освободить свои пальцы от платка... небольшая победа.

— Мне сказали, что, если я получу сведения от фон Калле, это положит конец подозрениям на мой счёт.

— И кто сказал вам об этом? Марциал Казо?

— Да.

— Значит, консул в Виго сообщил вам, что, если вы успешно будете шпионить за фон Калле, официальные сомнения в вашей лояльности по отношению к Франции отпадут. Верно?

— Да.

— И вы поверили этому человеку?

— У меня не было причин не...

— А что насчёт вашего спутника, Николаса Грея? Вы признаете, что на следующий день он выражал сомнения относительно совета консула? Он даже пытался удержать вас от встречи с фон Калле.

— Я полагала, что в то время у Николаса Грея были другие причины противиться моей поездке в Мадрид.

— Значит, вы не обратили внимания на слова Николаса Грея и отправились к фон Калле, как советовал консул, верно?

— Да.

— Вы отправились шпионить за фон Калле, потому что Марциал Казо сказал вам, что таким путём вы смоете с себя позорное клеймо, верно?

Она сделала глубокий вдох, опять ощущая во рту привкус крови. Мне нужны цитрусовые, подумала она, я должна есть цитрусовые...

— Вы отправились шпионить за фон Калле, потому что Марциал Казо сказал вам, что...

— Да.

Он вернулся к своему стулу. Затем перегнулся через стол. Головастый мужчина.

— Что ж, послушайте, мадам. Я получил полный отчёт от Марциала Казо, и он что-то не припоминает, что видел вас в Виго. Он вспоминает, что на самом деле встречался с вами лишь однажды — в Париже, давным-давно.

...Вскоре после этого допроса она карандашом написала письмо, адресованное Бушардону: «Мои страдания слишком ужасны. Мой рассудок более не может этого вынести. Разрешите мне вернуться в мою страну. Я ничего не знаю о вашей войне и никогда не знала более того, что печаталось в газетах. Я никого ни о чём не спрашивала и никуда не ездила за информацией. Что ещё, по вашему мнению, я должна сказать?»

Письмо подписано: «С уважением, ваша М. Зелле» — и содержит её личный тюремный номер — 72144625. Письмо из рук в руки передал Бушардону посыльный, и, как заведено, его поместили в досье.

В течение двух дней было тихо. Затем, во вторник, её разбудили на рассвете и провели во двор со стороны заднего входа в тюрьму. Хотя она знала, что здесь порой устраивают казни, но ещё слышала, что иногда отсюда выпускают освобождённых заключённых. Стены высились на двадцать футов, но отсюда, через решётку ворот, ясно виднелся кусочек чёрной улицы — ряды затемнённых многоэтажных домов, балконы и пожарные лестницы.

Из камеры её вывел один из охранников, тот, что помоложе, спокойный парень, который, как говорили, потерял под Верденом часть желудка. Хотя он не сказал ей ни слова, она была почти уверена, что уловила намёк на улыбку на его губах. Ещё она слышала голоса за стеной, шаги по наружной лестнице. Под конец она даже решила — перед нею мелькнула свобода... Ники и машина, которая увезёт её отсюда.