Михаил Попов: Проклятие тамплиеров (сборник)

Но господин де Лувертюр, молчавший на всем протяжении душераздирающих народных сцен, решительно вышел вперед и подтвердил слова главного городского магистрата.

– Не все! Теперь мы займемся судьбой этого молодого человека. Господин прево, в вашей тюрьме найдется еще одна камера?

Глава города неохотно, но кивнул, стараясь при этом не смотреть в глаза Нострадамусу.

– И думаю, наш городской суд в состоянии за одно утро рассмотреть сразу два дела.

Господин прево снова кивнул.

– Но стражники же все уже ушли! – Схватился Нострадамус за последнюю соломинку.

Маркиз мрачно улыбнулся ему.

– Я сам окажу господину Кассандру эту честь – буду его стражником.

Лицо ученого потемнело то ли от гнева, то ли от отчаянья, этого было не понять.

– Тогда с вашего разрешения, господа, я буду своим собственным привратником.

И Нострадамус начал запирать ворота своей усадьбы, показывая, что на сегодня всякие разговоры окончены.

Суд происходил на втором этаже здания магистрата, при полном составе суда, при наличии всех членов городского правления и знатнейших горожан и дворян округи. Мэтру Нострадмусу нашлось место на задней скамье, он выглядел усталым, сидел, углубившись в самого себя, и ни с кем не хотел встречаться взглядом или обменяться словом. Он провел очень тяжелую ночь накануне. То, что не спал, это понятно, многие не спали в эту ночь и господин маркиз, и родственники убитой девушки, и, вероятно, оба заключенных. Но вряд ли кто-то из них так много в эту ночь трудился, как господин ученый. Опять полыхали свечи в кабинете до самого рассвета, в натруженных пальцах Нострадамуса по большей части работало не перо, хотя и к нему приходилось обращаться время от времени, а большая стальная игла, заряженная толстой суровой ниткой. Мэтр сводил в примитивный переплет сделанные за предыдущие два дня записи. Их оказалось даже больше, чем он ожидал, пачки исписанных листов валялись повсюду, без порядочной нумерации и оглавления. Если не обработать эту гору записей, хотя бы самым общим образом прямо сейчас, потом с нарастающей путаницей можно будет и не справиться. Ведь этот архив придется прятать от посторонних глаз, что-то может при разрозненном хранении вообще потеряться, что-то могут вульгарно похитить. Мэтр понимал, что от наплыва влиятельных гостей ему не уберечься после завтрашнего суда. Странно, что ему дали на откуп даже эту единственную ночь. Он сам на месте прево и маркиза приказал бы опечатать усадьбу как место преступления.

Уже перед рассветом Нострадамус закончил работу, засунул огромную рукопись в простой дерюжный мешок и лег отдохнуть, засунув его себе под голову. Исколотые пальцы держал во рту. Но успокоения не наступило. Он вскочил и бросился бродить по дому с мешком наперевес в поисках укромного места для надежного его захоронения. Обычные домашние тайники, естественно, не годились для этого. Этот дом прозрачен для взора слишком многих людей. Выйти же с мешком за ограду он не мог, тут же бросишься в глаза кому-нибудь.

Лучшим из худших решений показалась выгребная яма за домиком садовника, куда сгребались опавшие листья. Мэтр вырыл в них яму, уложил туда свою драгоценность и присыпал сухими листьями. Сейф не больно надежен, но пока лучше не отыскать.

И после этого не смог задремать. Новая тревога стала донимать его. Сшивая летопись будущего в единую книгу, он делал это в некотором умственном бесчувствии, в тупом спасительном автоматизме, теперь же неизбежно накопившееся впечатление стало как бы нарывать внутри его души. Потрясенный вдруг образом единой гармонической и ужасающей картины, что очнулась в нем, он со стоном сел на потном своем ложе и вперился во тьму спальни.

На скамье в судейской зале он сидел все в том же состоянии. Господин прево, его преподобие, его светлость время от времени поглядывали на него, потом обменивались непонимающими взглядами. В состоянии мэтра им виделось что-то непонятное и раздражающее. Это было особенно неприятно на фоне того человеческого гула, что стоял на площади перед магистратом. Там собрался весь город. И он не безмолвствовал таинственно, как на улице Кожевников перед воротами усадьбы Нострадамуса, он заявлял о своем праве на скорую справедливость. Это невидимое народное присутствие придавало особенную ответственность каждому слову, что должно было прозвучать в судейской зале.

Стражники во главе с сержантом ввели в залу обвиняемых. Они были очень не похожи друг на друга, хотя и пребывали сейчас в схожем гражданском качестве. Господин Люк был отвратителен, мало того, что в синяках, кровоподтеках, он как будто был переломан внутри и висел, как грязное платье на вешалке собственного скелета. Кассандр был спокоен, ясен, почти безмятежность была в его взоре, и даже слишком простая и несвежая одежда его не портила. Господин Люк был воплощенная вина, Кассандр – почти явная невинность. Кроме того, лакей как бы усох и сгорбился, в общем, стал явно мельче, в то время как юноша смотрелся даже крупнее, чем в обычной жизни. Он явно выделялся своими размерами среди массы собравшихся, его непринадлежность к их роду выглядела просто вопиющей.