Анна Ефименко - Архитектор

Уроки с Флораном стали единственной отрадой плоского, занудного хода времени. Утверждая очередной запрос на постройку волшебных покоев для великих господ, и едва ли не на коленях упрашивая своих мастеров живехонько идти сооружать эти самые покои за бесценок, я думал только о скором вечере, что принесет прохладу и унесет меня в компанию образованного, остроумного человека. В нем не было ни скромности, ни застенчивости, он постоянно критиковал мою манеру неброско одеваться и привычку сторониться светской жизни.

– У тебя способности к языкам, как ты вообще оказался зодчим, аквитанский принц? – спросил однажды профессор.

– Аббат готовил меня в переводчики. Мы были дружны, и однажды он взял меня с собой в Шартр. Тамошний собор навек завладел мной. Настоятель нашел строителей, обучавших меня основам.

Флорана заинтересовала история:

– А что случилось потом?

– На семьдесят седьмом году жизни отца призвал к себе Господь и я покинул монастырь. Пришел в Город, стал подмастерьем, женился…

– Причем выгодно!

– Возможно, – смутился я, – как бы то ни было, это не принесло счастья.

Подобно всем остальным, учитель мне не верил и не мог понять причины уныния.

– Фортуна улыбнулась тебе, клирик из Грабена, а ты все недоволен!

– Это кажется тщеславием, но меня настолько душит работа, я настолько стыжусь своего места, как раньше неистово к этому рвался. Если монастырь теснил своими границами, служба же приковала намертво – теперь на мне лежит ответственность за имя и благосостояние семьи.

– Хочешь сказать, труд не приносит никакой пользы вообще?

– Я списываю в обход счетов малые партии песчаника. Его я берегу на свой Собор. Когда-нибудь.

– А как будет выглядеть, твой собор?

– Очень высоким и тонким.

– Как ты? – Флоран поднял бровь.

– Как я.

Учителя занимала моя персона.

– А в монастыре ты был счастлив?

– В монастыре я был голоден. И, наверное, более амбициозен.

Несравненным удовольствием было общаться с Флораном. Наши уроки продлились до следующего года, и закончились столь же неожиданно, как и начались. В тот день я познакомился с Люкс.

Бережно укладывая идеально сшитые книги обратно на полки внушительной библиотеки теолога, я собирался домой, всегда в сумерках немного теряя зрение, немного теряя контроль, в сумерках, качающих ломаные лапы зеленолистных деревьев, в сумерках, заволакивающих пеленой холодноводные озера, в которых все утонут. На столе стояло серебряное блюдо с одинокой виноградной гроздью, с которой Флоран то и дело отщипывал ягоды. Глядя на виноград, вспомнил Хорхе. Грусть обозначила себя свинцовым обручем вокруг груди.

– Ты делаешь большие успехи, приятно заниматься с тобой, – на прощание похвалил учитель.

– Благодарю, – я зарделся, – просто ты очень умен и знаешь толк в греческом языке!

Флоран посмотрел на меня испытующим взглядом и отважился:

– Не только в языке, – он приблизился вплотную. – Но и в греческой дружбе. Если ты понимаешь, о чем я… Когда ты такой удивительно прекрасный в своей трагедии… – с этими словами учитель поднял руку и убрал прядь волос с моего лица.

Вмиг все стало душным и тяжелым. В ушах зазвенело, как после удара. Я зажмурился, чтобы ничего не видеть, ресницы легли долгими черными полосами на пылающие щеки, и дыхания не было совсем, наконец, мне удалось собраться и ответить:

– Вряд ли смогу помочь в этом.

– Я так и думал, – ухмыльнулся он, даже не дав мне договорить и делая шаг назад. – Не сможешь. Ступай к жене и забудь о том, что произошло.

Освобожденный, я, словно в горячке, направился к выходу. На пороге воспитание все-таки заставило обернуться.

– Флоран… – начал я, чувствуя себя почему-то виноватым перед ним во всем. – Я больше не приду. Я…

– Все в порядке, – снова перебил он, – иди домой.

Выйдя за дверь, я стремглав бросился вниз по улице.

Как он посмел? Везде таится искушение. Оно вытянется крюком, и подденет, когда на мгновение ослепну и перестану владеть ситуацией. Оно снова сделает уязвимым и слабым, стоит лишь на мгновение обрести веру в себя, встретить близкого друга – как из утробы хрупкой гармонии оскалится сам дьявол!

Я пробежал три квартала, и лишь в последнем перед домом переулке остановился, чтобы отдышаться и перевести дух. Сел на землю, уткнулся носом в колени. Это было то же самое место, где два года назад взбрело в голову построить Городу новый Собор. Ничего не вышло. Ничего никогда не получится. Все проклято. Мы думали, что детство пролетит и впереди нас ждут великие свершения. Потом устало оправдывались за проволочки и помехи нашим великим свершениям. И вот, наконец, мы, прекрасные в своей трагедии, наломали столько дров, что сидим ночь за полночь на улице, причесанные разодетой в надушенные перчатки пятерней парижского богослова. Вспомнились призывы преподобного Бернарда Клервоского бежать из Парижа, «этого средоточия Вавилона», бежать и спасать свои души. Что я и проделал в пределах лишь нескольких кварталов.