Дмитрий Агалаков - Боги войны

Фортификация Матвея Мещеряка и Богдана Барбоши оказалась выше всяких похвал. Крепость была неприступна. Пока неприступна! Да и потери в рядах казаков тоже оказались ничтожны – десяток убитыми и человек двадцать ранеными. А ногайцев весёлые разбойники истребили с избытком. Более того, по приказу Барбоши казаки из самых молодых да злых улучили момент, вылетели из крепости и обошли место побоища. Недобитых ногайцев, кто был ранен легко, взяли в плен, кто был тяжело ранен – безжалостно добили, чтобы те не мучились, а главное – собрали всё оружие. В том числе и рушницы. Казачий арсенал заметно увеличился. Пленных посадили в яму.

– А чего мы ждём? – вдруг спросил Матвей у Барбоши. – Когда они завтра новые силы на наш остров перебросят? Да ещё чего хитрого придумают?

– И то верно! – воскликнул бородач. – Я так на месте не могу усидеть!

– Только вначале потолковать с их языком надобно: вдруг чего интересного расскажет?

Потолковали с языком. Запугали вначале. Он и рассказал: кто, что и как. Выслали разведчиков. Ногайцы и впрямь зализывали раны. Думали, как им быть завтра. Кочкар-мурза, как оказалось позже, уплыл совещаться с князем Урусом. Побитое войско осталось без главного вождя. И уже скоро два отряда казаков по двести пятьдесят человек в каждом, вооружённые до зубов, в первую очередь – смертоносными пищалями, под предводительством обоих атаманов тихо вышли из крепости и двумя косами двинулись к лагерю ногайцев.

Более двухсот человек остались сторожить крепость.

Вот же как интересно! Один и тот же казачий приём удавался весёлым разбойникам сотни раз – и тут удался на славу! А всего-то и нужно было: отвага, граничащая с безрассудством, и высочайшее умение воевать!

Ногайцы не ждали нападения сразу после атаки. Редких постовых казаки сняли. Это они умели лучше других! Казаки Матвея Мещеряка и Богдана Барбоши напали на лагерь ногайцев одновременно с двух сторон. И нападение это стало для степняков страшной карой! Их было около полутора тысяч – много! Но внезапность и бой огнём сделали своё дело. Казаки внесли страшную сумятицу в ряды врага, истребив огнём пищалей сразу несколько сотен ногайцев, а затем бросились врукопашную.

Но злодейская отвага этих страшных людей, именуемых казаками, дезорганизовала степняков. Они не сумели оказать достойное сопротивление. Бились только лучшие воины князя Уруса, но их уложили из пищалей, а других сломили стремительным натиском. Остальные ногайцы бросались в лодки, на плоты и скорее уходили от берега. Страх был велик! А перед казаками оказался сильнее самих казаков! Причём многократно…

С обоих берегов Кош-Яика ногайцы с яростью смотрели на избиение своих людей и ничего не могли поделать! Плыть к ним на помощь на оставшихся плотах было бессмысленно – не успели бы! Да и сами бы оказались побиты.

К полуночи на Яицком острове полегло ещё более полутысячи степняков. Триста человек попали в плен. Другие – кто бросился в воду, почти все утонули, потому что плавать не умели, да и вода была уже ледяной, а третьи – побитыми собаками на лодках и плотах добрались до берега…

Собрав всё оружие и пленных, казаки вернулись в крепость. В этой ночной схватке казаков погибло не более двадцати человек.

Матвей Мещеряк и Богдан Барбоша, довольные и счастливые, потирали в атаманской избе руки. Они решили выпить немного вина, да и всем казакам велели дать по чарке. Не упиваться – только жажду утолить!

– Ночью они больше не сунутся, – уверенно сказал Барбоша.

– Мы не только их людишек побили, – кивнул Матвей. – Мы гордыню им усекли и удачу на век подрезали! Ну и злые же они теперь!

– Так, может, уйдут? – прищурил глаз Барбоша. – Оставят нас в покое? Жить-поживать?

– Да добра наживать? – рассмеялся Матвей.

Атаманы поглядели друг другу в глаза и одновременно замотали головами:

– Не-а! – первым сказал Барбоша. – Не уйдут!

– Теперь точно не уйдут! – подтвердил Матвей. – Их всё равно тьма! Тысячей меньше, тысячей больше…

– Когда, думаешь, ждать нам продолжения? – отпивая из чарки, спросил Богдан. – Второго привета от князя Уруса? Поутру?..

– Да кто ж его знает, – пожал плечами Матвей. – Может, и поутру, а может, и к обеду…

И вдруг невероятная мысль пронзила его! Такое озарение бывает разве что у пиита, когда Божий луч безжалостно и сладко пронзает его сердце! Недаром же он про обед вспомнил!..

– Скажи мне, Богдан, думает ли волк о пище, когда его лапа капканом изранена?