Валентин Костылев - Иван Грозный. Том I. Книга 1. Москва в походе. Книга 2. Море (Часть 1)

Анастасия проснулась, приподнялась, взглянула на царя.

— Никак плачешь? Не надо! Утри слезы… Я не боюсь…

В последнее время она не раз замечала слезы у мужа. Ее это пугало. В ее глазах он был сильный, твердый владыка, на которого все ее надежды, и вдруг…

Иван, большой, страшный в своем горе, быстро поднялся с пола, отвернулся. Заплакал царевич. Анастасия невольно дала ему свою пустую, худую грудь… Плач ребенка только усилился.

В палате тихо и холодно. Трехсвечник озаряет часть стола, за которым чинно сидят ливонские послы Таубе и Крузе со свитою. Всего пять человек. Рядом с ними Адашев и Михайлов. На стенах тусклая живопись. Из сумрака, сквозь облака, смотрят демоны. Тут же множество нагих костлявых старцев с седыми бородами до земли, жмутся друг к другу, словно от стужи. У их ног извиваются зеленые драконы.

Переговоры закончились ничем. Послы долго не соглашались уплатить поголовную дань, как того требовала государева казна. Сошлись на том, что Дерпт будет ежегодно присылать в Москву одну тысячу венгерских золотых, а Ливония заплатит за воинские издержки сорок пять тысяч ефимков. И когда был написан договор, послы в страшном смущении заявили, что у них с собой денег нет.

Царь Иван, которому о том донесли, зло усмехнулся:

— Чего иного ждать от ярыжников? Пускай с тем же ускакивают в Ливонию, с чем прискакали. А на дорогу угостите их, чтоб на всю жизнь запомнили.

И вот теперь перед притихнувшими, смущенными послами и их товарищами наставили золотые блюда, драгоценные сулеи, чаши и кубки. Кушаний и вин никаких!

Таубе шепнул Крузе на ухо:

— Долго нам еще ждать?

Крузе ответил Таубе:

— Вероятно, таков обычай.

Прошло много времени: свечи стали отекать; вот-вот погаснут, а кушаний все нет и нет.

Красивый, дородный Алексей Адашев с усмешкой переглядывался с дьяком Михайловым.

Смущение немцев возросло. Одна свеча уже догорела. Старцы на стене побледнели, ушли куда-то вглубь. Мрак в этой большой холодной палате казался липким, неприятным. Демоны в облаках почти совсем скрылись, только их противные рожи с какими-то ехидными улыбками из мрака в упор смотрели на послов… Каменные своды давили, — казалось, воздуха мало.

— Огонь гаснет, гер Адашев! — наконец решился подать голос Таубе.

— Когда станет темно, мы уйдем… — отозвался Адашев. — Правители ваши обманывают нас, — продолжал он. — Не канцлер ли учил договор о дани подписать, а денег не платить… Вы думаете — мы не знаем? Вероломство и воровство во всех делах ваших! «Московский царь ведь мужик! Он не поймет, что мы передадим это императору, и договор отменят…» Не канцлер ли так говорил? Видать, вы забыли, а мы помним… У мужиков память надежнее рыцарской.

Немцы стали тихо советоваться между собой, продолжая сидеть за пустыми блюдами.

Скрипнула дверь, послышался смех.

Адашев и Михайлов насторожились: «Царь!»

Другая свеча погасла. Тогда Адашев встал, громко провозгласил:

— Поблагодарите государя и великого князя Ивана Васильевича за прием и возвращайтесь к себе домой с чем приехали… Да не судите строго нас, мужиков! Чем Богаты, тем и рады!

Растерянные обозленные, поднялись из-за стола немцы и, опустив головы, последовали за Адашевым и Михайловым.

После ухода в палату вошел Иван Васильевич с Анастасией Романовной в сопровождении дьяка Висковатого и двух телохранителей — кавказских князей, державших в руках светильники.

Иван Васильевич остался очень доволен приемом послов.

— Будут помнить наше угощение гордецы, — усмехнулся он, взглянув на Анастасию. — Вознеслась неметчина не по разуму.

Царица слабо улыбнулась. Через силу, чтобы доставить царю удовольствие, пошла она посмотреть на его выдумку. Одетая в темно-синюю с серебристым отливом душегрею, обшитую бобровой оторочкой, слегка нарумяненная, с подкрашенными губами, она была прекрасна.

Висковатый и тот исподтишка залюбовался ею: «Стройна и нежна. Эх, Господи!»

— Горе созидающим дружбу на красноречии и лжи! — медленно, в раздумье произнес Иван. — Обладать землей, не возделывая ее, худо, но еще горше, обладая царством, думать только о своем благополучии и не иметь сил, чтобы оборонить свою землю. А долги надо платить. Ливонцы забыли, что долг — корень лжи, обмана, забот, посрамления. Я никому никогда не должал. Я ношу на своей шее золотой крест, а ливонские правители — тяжелые жернова… Могут ли люди почитать таких правителей?