Марк Юдалевич - Голубая дама

— Ну как ты, Васек? — спросил его предводитель.

Васек не ответил.

— Горит весь, — сказал кто-то из мужиков.

Между тем, маленький, вертлявый, с рыжей продолговатой бородкой мужик бросился осматривать лошадей. Он поднимал им ноги, оглядывая копыта, проверял зубы, лазил под животом.

— Как, Гордей, на пашне сгодятся? — спрашивали мужики.

— Добрые кони. Добрые, — похваливал рыжий.

«Неужто у них и пашня есть?» — удивился я.

А Гордей мимоходом кинул взгляд на закаменевшего Пахома и с насмешкой оглядел меня. Бороденка его при этом уничижительно поднялась кверху. Видно, он нечаянно сравнил меня с моим могутным попутчиком. Сравнение вышло не к моей выгоде.

— Слышь, Ваньша, — продолжая осматривать меня, адресовался он к своему предводителю. — Я ровно предчуял чо, добрых прутов наломал. Да токмо барин-то жидковат. Выглядит на славу, да жидок на расправу.

Ваньша в свой черед тоже бросил на меня оценивающий взор.

— Сотню сдюжит, — определил, — а не сдюжит — его барская воля.

— Кафтанчик-то на ем добрый, — продолжал изучать меня рыжий. — Напяль этакий кафтан, так и станешь атаман. Слышь, Ваньша, тебе, однако, тесноват будет. Под мышками лопнет.

— Да бери, — равнодушно разрешил предводитель.

— Ваньша! Ты, поди, его и не обшарил? Пошто же ты?

Я сам диву давался, отчего разбойники не отнимут мой кошелек. Это всегда было не токмо их целью, но и традицией. Даже мой баул предводитель, не осмотрев, небрежно бросил на траву. Рыжий исправлял оплошность. Нащупал и вытянул из кармана мой бумажник.

— Деньжищ-то! — держа в руках пачку ассигнаций, восхищался он. — А тут ишшо бумаги какие-то.

— Подорожная, — взяв у него бумаги И деньги, сказал Ваньша. — Подорожная, — повторил он и довольно бегло прочел: — «Коллежский секретарь Зарицын Юрий Тимофеевич».

— Ну, вот что, Юрий Тимофеевич! — захлопотал рыжий. — Скидывай одежку. Да, ето, проворней шевелись.

Вскоре я очутился в грубой холстине. Рыжий щеголял, в моем костюме и шляпе. Все было ему велико, но это его не печалило. Козырем прохаживался по поляне. С усладой разглагольствовал:

— В брюхе солома, да шляпа с заломом! А голь, да в шляпе, тоже шляхта.

Дурной пример заразителен. Другие ватажники разворошили мой баул. Примеряли мою одежду, даже белье. А один поднес Ваньше ящичек с лекарским инструментарием:

— Чего это?

— После погляжу, — занятый своими мыслями, рассеянно промолвил атаман.

Между тем, всеобщим вниманием завладел рыжий.

— Таперича, как барина зароем, — объявил он, — дойду до самого наипервейшего енерала, я, дескать, ваше благородие…

— Превосходительство, — оторвавшись от своих дум, подсказал Ваньша.

— Я, дескать, ваше превосходительство, надеюшка наша, енерал, прозываюсь Юрий Тимофеев и прибыл к вам, ну как его…

Рыжий плутовато оглянулся, как бы прося предводителя подсказать ему нужное слово.

Разбойники уже сгрудились вокруг него. В каждой компании есть свой шутник и балагур. В ватажке эта роль принадлежала рыжему Гордею.

— Давай, Гордей, обсказывай, — подбадривали его со всех сторон.

— Ну, как его? — повторил он, и так не найдя, что прилично произнести вновь прибывшему чиновнику, махнув рукой, заявил:

— Пристраивай, надеюшка енерал, к должности, туда, где супец пожирней, чтоб ложка стояла. А я уж буду тебе верой-правдой служить, супостатов твоих крушить. Стану куш ухватывать поболе, потому, хочу жить на воле, ведь судят вора алтынного, зато чествуют полтинного.

Гордей помолчал, прошелся в мужичьем кругу, ловя восхищенные и ожидающие взгляды. Победно заявил:

— А что, ить возьмет? Не зазря у нас в Сибири байка такая ходит — как какой начальник едет, его вольные люди хватают. Один кто-то от так же кафтан его надевает, садится чиновником. Говорят, у иных чиновников на лбу и на щеках метки есть. Три буковки выжжено — «вор». Они это каторжное клеймо только пудрой сокрывают, а как пудра слетит…

— Буде! Не кривляйся. И так хорош.

В окрике атамана слышно было неудовольствие. Очевидно, ему надоело пустое балагурство. Он сел на ствол обгорелой, поваленной молнией сосны.

— Подь-ка сюда поближе, барин!

Кто-то из мужиков увесисто толкнул меня в спину.

Я стоял супротив удобно расположившегося, плечистого Ваньши, смешной и жалкий в тесноватой холщовой одежде.

— Что, барин, не чаял такого оборота? Здесь, брат, Сибирь! Столицы этого не видали, а у нас вольного люда хоть отбавляй.