Николай Омелин - Разбойничья Слуда. Книга 4. Рассвет

– Так это… Не залег еще. Бродит вокруг, а не ложится. Чего мне врать-то.

– А чего рано собрался за медведем? Почему зимы не дождаться?

Оманов замялся, но, понимая, что правду Конюхов все равно узнает, негромко проговорил:

– А что зима? Декабрь-то уж через неделю, а Катерина… Катерина приболела, у Агафьи. Хворает сейчас. Чурова говорит, что медвежье сало нужно. С легкими, верно, что-то.

– Приболела… У Агафьи сейчас…, – передразнил Григорий. – Руки распускать меньше надо! Ребятишки где?

Оманов растерялся, но внешне никак свое беспокойство постарался не выдать. «Чего это он? Откуда про них знает? Видел что ли? Но как? Давно тут уже? – терялся он в догадках».

– Ну, что язык проглотил? Дети где?

– А ты давно тут? – осторожно спросил Гаврила, уходя от прямого ответа.

– Ты мне вопросы задавать собрался? Ребятишки, спрашиваю, где?

– Дома, наверное, – выдохнул Оманов и сразу весь как-то обмяк.

Конюхов взял кобуру и, кивнув на висевшее за спиной охотника ружье, произнес:

– На телегу ружьишко и не балуй у меня: самые широкие полномочия имею.

Когда тот положил гладкоствольную «берданку» рядом с ним, Григорий взял его и отдернул затвор.

– Не заряжено, – пояснил Оманов, вытащил из кармана зипуна небольшой патронташ и протянул милиционеру.

Конюхов сунул патроны под тулуп и кивнул на свободное место в повозке.

– Садись, сзади. Подвезу до деревни.

– Благодарствую, товарищ начальник, – стараясь говорить как можно спокойнее, ответил Гаврила и залез в телегу.

Пока ехали до деревни, Оманов думал лишь о том, видел ли чего Конюхов у «коромысла». Так ничего не сообразив, он неожиданно даже для самого себя спросил:

– А чего за ребятишек испугался? Неужто думаешь я могу… Ну, даже, если и видели чего. То же дети…, – он замешкался, не зная как закончить свою мысль.

– Что? – переспросил Григорий. – Ах, дети? Где они, спрашиваю. Младшему-то, поди, всего ничего еще. С кем они у вас сейчас? Ты – в лесу, Катька, так понимаю, еле-еле душа в теле. А ребятишки у кого?

– М-м-мои-то? – еле выговорил Гаврила.

– Где мои, я знаю. Колька где? Младший с кем?

– М-мой Колька?

До него только сейчас стало доходить, что Конюхов на самом деле ничего не видел и все его страхи лишь плод его воображения. А спрашивает о его с Катькой ребятах и больше ни о ком. Оманов, не скрывая, облегченно вздохнул. От сердца отлегло и он заметно изменился в лице.

– Я что-то смешное спрашиваю или ты точно умом тронулся? – его состояние не укрылось от глаз Григория.

– Кольке четырнадцать. Большой. Дома он. Младший у Агафьи. Там у нее городская живет. Присмотрит, если что, – проговорил Гаврила.

– Сальникова все еще в деревне?

– А где Марье быть. Тоже при колхозе нынче. В него вступить нынче легче, чем обратно выйти. Вон, Ленька Пустой в город хотел, ан нет. Не тут-то было…

– Ты бы болтал поменьше. Дольше бы прожил, – оборвал его Конюхов.

Тем временем дорога выскочила из леса и пошла вдоль колхозного поля. Деревенских изб еще не было видно, но за горизонтом едва прикрытой снегом кошенины были видны столбы поднимающегося дыма. «Долго спят колхозники. В обед печи топят, – подумал Конюхов». Оманов, угадав мысли своего конвоира, с пониманием произнес:

– То в конторе колхозной, да на фермах воду греют.

– Дурак ты, Гаврила, – словно не слыша, что тот сказал, неожиданно выпалил Григорий. – Что руки распускаешь, еще могу по-мужицки понять. Но зачем колхозное имущество-то ломать? Сам себе срок хочешь намотать?

– А? Да, я думал… А с тюриками 14 14 Небольшие печные трубы из глины (местное) случайно все вышло. Она же их и поронила 15 15 Уронила (местное) , когда падала, а они раскатились. Разбились, – ответил Оманов, думая совсем о другом.

– Думал он, – сплюнул Григорий. – Случайно, не случайно, а за сломанное колхозное имущество срок светит тебе.

– Так, тюрики-то нам Федоська сделала! Мне для маленькой печки! Чтобы с большой соединить.

– Твои у тебя дома должны быть, а коли у Федоськи, то еще не твои, а народные, – произнес он давно заготовленную фразу.

– Так не на заводике же лежали, – в сердцах воскликнул Гаврила. – Дома у нее.

– На заводике…, – передразнил его Конюхов. – Темный ты, человек. Думаешь за порчу личного, но чужого. Да, да, чужого имущества, срок меньше?

– Мои тюрики, – пробубнил Оманов, не найдя больше никаких объяснений.

Конюхов натянул поводья, сдерживая лошадь.

– Тпру-у! – крикнул он и та, сделав пару шагов остановилась. – А два разбитых горшка, что для колхозной конторы предназначены были? Молчи уж, а то и за сопротивление власти придется ответить.