Феликс Дан - Аттила

Между тем из густой толпы воинов и слуг выступил пожилой гунн в богатой одежде.

— Здравствуй, Друлксал, мой певец! — милостиво приветствовал его Аттила. — С какими песнями ты пришел на этот раз?

— О господин, — отвечал Друлксал, — дозволь мне спеть новую песнь о твоих предстоящих победах будущей весной, когда ты покоришь всю страну от востока до запада, от Понта до островов британских!

Аттила кивнул.

Два раба принесли и поставили на двух низких скамьях перед гуннским поэтом и певцом его музыкальные инструменты, сам он уселся на высоком стуле посредине залы. Один из инструментов походил на бубны, с бесчисленными колокольчиками, звеневшими при каждом ударе по бубнам короткой деревяшкой. На другой скамье находился предмет, похожий на ящик, с натянутыми струнами из бараньих кишок. По этому инструменту певец то колотил железным двузубцем, то щипал им струны, извлекая из них резкие, пронзительные звуки.

Дагхар был очень удивлен этой ужасной прелюдией. Но когда он вслушался в слова песни, им овладел неистовый гнев, и он мрачно схватился за рукоятку меча.

Гуннский поэт пел о порабощении всех племен Европы богом победы, Аттилой, и каждая строфа его дикой, кровожадной, нестройной песни вызывала гром одобрения у воодушевившихся слушателей. Последние слова певца затерялись в оглушительных криках восторга. Гунны подняли его на плечи, торжественно отнесли к Аттиле и опустили у его ног. Аттила поднял крышку большого сундука, принесенного слугой, и у поэта вырвался крик изумления.

— Господин! Какой блеск! Сколько камней! Тысячи! Я не думал, что земля может произвести так много!

— Бери! Твоя песнь была хороша, потому что она правдива. Она предвещает мне целую пригоршню побед: бери же себе пригоршню этих камней.

Певец не заставил повторить приказание.

Вдруг среди еще не утихшего шума раздался звук: звонкий, чистый и резкий, словно удар победоносного меча: то был аккорд на арфе Дагхара.

Гунны мгновенно стихли; певец их вздрогнул, споткнулся и почти упал на плечо Аттилы, который бросил на германца ужасающий взгляд.

— Теперь приходит конец, Хелхаль, — шепнул он стоявшему возле него старику.

Дагхар встал и с разгоревшимся лицом, с пылающими гневом большими серыми глазами, выступил вперед, поближе к Аттиле, и ударил по струнам. Гунны затаили дыхание.

— Мы, гости, слышали песнь гуннов, — холодно произнес Дагхар, — нас не спрашивали, хотим ли мы слушать этот волчий вой. А теперь, гунны, послушайте и вы нашу германскую песню, которая в то же время и ответ вам.

Он запел на готском языке, понятном для гуннов, и в его песне звучала такая страстная ненависть к ним и к повелителю, и он так живо представил картину их истребления восставшими против них народами, что все здание задрожало от неистовых криков. Все до одного гунны повскакали с мест и как звери бросились на бесстрашного германца. Дагхар не шевельнулся перед разъяренной толпой и не вздрогнул, когда брошенный в него Дженгизицем нож пролетел на одну линию от его лица, коснувшись его волос. Казалось, для него нет спасения.

— Остановитесь! Под страхом моего гнева! — раздался громовой голос Аттилы. Все гунны замерли, как вкопанные.

— Они отлично слушаются, — спокойно сказал Дагхар, направляясь к своему месту.

— Оттого-то они и завоевали свет, певец, и сохранят его за собою вопреки твоей арфе, твоему мечу и твоей ненависти, — не без достоинства отвечал Аттила. — Вы же, гунны, уважайте обычаи гостеприимства! Вы хотели убить певца за его песню! Наказать за предсказание! Это было бы похоже на то, что мы боимся, как бы оно не исполнилось. Он будет наказан самою судьбою, когда увидит, что слова его не оправдались. Предположив, впрочем, — еще сдержаннее прибавил он, — что он доживет до этого, в чем я… сомневаюсь. За недоброжелательство ко мне… Неужели же я должен поэтому убить их всех? Полноте! Хотя конечно… — постепенно он начал говорить все громче и яростнее, наконец голос его загремел как гром, — если к этой ненависти присоединяется измена и убийственный замысел, тогда другое дело! — Он вскочил и подошел к ограде своего трона. — Двадцать дней тому назад, — продолжал он, — на одном из дунайских островов, в темную ночь, двое из моих рабов сговаривались между собою. Они думали, их слышит одна только старая ива, но ива была пуста внутри, и в дупле стоял я, Аттила, ваш господин, жалкие псы. Но ты, роскошная невеста, не печалься: ты сегодня же выйдешь замуж, ты будешь женою Аттилы в тот самый час, когда твой юноша будет корчиться на кресте. Хватайте их всех, мои гунны!