Феликс Дан - Аттила

Желтая от природы кожа этих монголов на лице, затылке, шее, руках и ногах превратилась в темно-коричневую от загара и никогда не смываемой степной пыли.

Голова у большинства была открыта, только самые богатые носили остроконечные черные барашковые шапки. Темные волосы длинными, прямыми прядями спускались с низкого, покатого лба на лицо с широкими скулами и узкими черными глазами, над которыми почти совершенно не было бровей. По праздникам женщины обильно натирали им волосы конским жиром, отчего они приобретали необычайные лоск и запах. Ресницы у гуннов были черные и короткие, а на подбородке вместо бороды торчали лишь жиденькие пучки щетинообразных волос.

У богатых плащи и куртки украшены были густо и безвкусно нашитыми золотыми и серебряными обломками различной римской утвари, кусками кубков, обрывками дверных и экипажных обивок. На шапках укреплены были продырявленные золотые и серебряные монеты, монеты же болтались на шее, нанизанные на тонкий ремешок, и резкое звяканье их при каждом движении радовало гуннов.

Вооружение всадников состояло из луков и маленьких коротких черных камышовых или деревянных стрел, оконечность которых очень часто пропитана была соком ядовитых растений. Кроме лука и стрел, у них были еще длинные, тонкие, острые копья, под оконечностью которых у многих развевались связанные красной лентой пучки волос с головы особенно сильно ненавидимого врага. Но самым распространенным оружием гуннов были их бичи: на короткой деревянной или кожаной рукоятке укреплялись пять, семь или девять полос самых крепких буйволовых ремней, оканчивавшихся каждая огромным узлом, в который зашивались свинцовые шары или тяжелые камни. Гунны так артистически владели этими бичами, что раздробляли ими головы и кости неприятеля: благодаря этому оружию Аттила получил прозвище «бича народов».

За авангардом следовала верхом густая толпа гуннских, германских и славянских вождей. Князья и вельможи сияли богатым вооружением, а гунны так и горели золотыми украшениями и драгоценными камнями под яркими лучами полуденного солнца.

Позади них, на значительном отдалении, на великолепнейшем коне ехал Аттила, совершенно один. Ни конь, ни всадник не имели на себе ни единого украшения.

Высокая остроконечная баранья шапка придавала немного вышины низкорослому человеку. Фигуру его нельзя было рассмотреть: она скрывалась под широким плащом из тонкого, красно-коричневого сукна, ниспадавшего от широкого, короткого затылка и могучих, высоко приподнятых плеч до самых его ног. Боковой разрез плаща освобождал его обнаженные руки. В левой он небрежно держал ременную узду, правою же торжественно помахивал над разразившеюся восторженным ревом толпою своих подданных.

За царем, также на значительном расстоянии, следовал отряд из знатных представителей всех покоренных племен его царства, а в самом хвосте процессии двигались гуннские охотники, которых сопровождала изумительная масса убитой дичи, лежащей на нескольких широких телегах, запряженных четверкой лошадей. Тут лежали убитые буйволы, медведи, волки, лоси, олени, кабаны и рысь, и всевозможные болотные птицы; около дичи в живописном беспорядке нагромождены были всевозможные охотничьи принадлежности: копья, луки, стрелы, рога и ножи. В одной из телег везли живых птиц и зверей, пойманных в ловушки и западни, здесь часто раздавались глухой рев, хрюканье или громкий вой, на которые отвечало свирепое ворчанье многочисленной своры громадных охотничьих псов.

Послы не могли отвести глаз от пестрой картины.

— Это не люди и не всадники, — сказал Приск, — а центавры: человек и конь составляют одно.

— Смотри-ка! — изумился Примут. — Вот один соскочил, ударил коня и конь убежал!

— Но всадник догонит его, — заметил Эдико.

— Да, догнал! Схватил его за гриву и вскочил на него на всем бегу!

В это время один из всадников на всем скаку прицелился в высоко порхавшую ласточку и метко пронзил ее стрелой при восторженном одобрении толпы.

— Это Дженгизиц, второй сын господина, — сказал Эдико, — лучший стрелок и наездник своего народа. Вот он опять целится, смотрите! Он прострелил покрывало на голове ребенка!

— Какое святотатство! — воскликнули послы.

— Не святотатство, потому что ребенок невредим, — холодно возразил Эдико.

— Что это за шум и звон? — спросил Приск, пораженный какими-то странными, резкими звуками.