Андрей Шаповалов - Предсказание на меди

– Неси, – коротко бросила Насте.

– Может, он забыл уже? – безнадежно спросила Настя. – Пьяный ведь сильно.

– Как же, забудет он, неси уже… Потом Чалого распряги, корму ему задай, да тулупы в избу занеси, чтоб просушились, – сказала и опустилась на лавку, взявшись за шитье.

Настя ловко пристроила под локтем ковш, этой же рукой осторожно, чтобы не расплескать самогон, прижала чашку к животу. Повернувшись, взглянула мельком, ей показалось, что на глазах у тети Марфы блеснули слезы. Нет, только показалось. Никогда не плакала Марфа, даже когда осерчавший супруг бил ее смертным боем – не плакала и не кричала, только сжимала губы в тонкую нитку. А уж сейчас-то и подавно, плакать нечего. К этому она уже давно привыкла… И Настя тоже привыкла, хоть и боялась таких дней, и ненавидела их. Она молча вышла из избы, затворив за собой двери. На крылечке остановилась, собираясь с духом. Луна уже взошла высоко, ярко и ровно освещая широкий двор. Чалый фыркнул ей навстречу, качнув большой головой. Звякнул и блеснул под луной колоколец. Настя поставила ковш с чашкой на ступеньку, отломила хлебную корочку от ломтя и протянула на руке коню. Он потянулся ласковыми губами, зажевал. Настя прижалась к его шее щекой, обхватив рукой голову, слегка поглаживая. Так бы и стояла всю жизнь рядом с конем, а еще лучше – вскочила бы на него и полетела во всю прыть в дальнюю даль, куда только конь может унести. Слезы сами полились из глаз. Настя тихо шмыгнула носом, вытерла их рукавом. Конь опять тихонько фыркнул, как будто бы понял ее настроение и пожалел ее. Настя глубоко вздохнула, еще раз погладила его по верхней губе. Подхватив с порога посуду, плавно, чтобы не расплескать чарку, пошла по расчищенной дорожке между сараями к бане.

Дверь бани распахнулась, когда она не дошла до нее несколько шагов. В клубе пара на крылечко выскочил хозяин с бадейкой в руке. Ухнул, чуть присел на больших как столбы ногах и, высоко подняв над головой бадейку, ловко окатил себя ледяной водой, помотал башкой, как пес, отряхиваясь. Увидев замершую на тропе Настю, выпрямился во весь свой огромный рост.

– Чего уставилась? Неси быстрее, – сказал он своим обычным, совершенно трезвым, казалось, голосом и быстро повернувшись, шагнул в предбанник. Настя поспешила за ним, она знала, хозяин не любит, когда она медлит.

– Хорошо, что протрезвел, – на ходу подумала она, – значит, все быстро будет.

Хозяин сидел на скамье, развалив широко ноги, опираясь спиной в стену. Стараясь не смотреть на него и не дрожать, Настя протянула ему горшок с квасом, вынула чарку из чашки и поставила обе посудины рядом с ним. Он сделал несколько больших глотков, трубно отрыгнул. Поставил банку на пол.

– Раздевайся, не стой как колода, – бросил он девушке. Взял чарку, одним махом опрокинул ее в глотку и, схватив щепотью капусту, быстро сунул ее в рот. Пожевал, удовлетворенно хрюкнул, запил опять квасом. Отломил немного хлеба, положил сверху ломтик сала, сунул все в рот и стал медленно жевать, не сводя тяжелого взгляда с девушки.

Настя старалась раздеваться быстро, ей хотелось, чтобы все это закончилось скорее, чтобы можно было убежать из этого полутемного предбанника и больше сюда не возвращаться. Пальцы не слушались, ее тонкие ловкие пальцы как будто одеревенели, она вся тряслась крупной болезненной дрожью так, что казалось, будто сейчас ноги подломятся, и вся она рассыплется на мелкие колючие крошки. Настя попыталась унять страх. Хозяин не любил, когда она так тряслась, а уж если он чего не любил, так бил наотмашь, без жалости, жестоко и усердно, пока она не превращалась от боли в мягкую тряпичную куклу, которую он тогда кидал на лавку, мял и давил своими могучими руками, наваливался тяжелым телом и рвал все внутри… Этого она больше всего боялась. Тело потом несколько недель ныло во всех местах так, что ни лежать, ни сидеть было невмоготу, а уж работать и подавно… а от работы ее никто не освобождал. За малую оплошность или, когда ему казалось, что она недостаточно резво бежит, мог опять бить, еще больше зверея от ее бессилия и собственной жестокости, выволочь за волосы в сарайку и там снова наваливаться и мять…и рвать одежду… и рвать нутро… Сколько она этого вытерпела в свой первый год в этом доме. Даже вспоминать страшно. Уж лучше так, без боя, без синяков и тягучей костной боли во всем теле.

Сняв нижнюю рубаху, Настя замерла на мгновение, выпрямилась, посмотрела на хозяина.

– Иди сюда… ближе иди, не бойся, – произнес он хрипловатым и, казалось, даже ласковым голосом, если, конечно, у него вообще мог быть ласковый голос.