Игорь Генералов - Святослав (Железная заря)

Природа, насмехнувшись, отпустила жару, когда люди прекратили сражения, сменив горячий ветер на лёгкую ненавязчивую прохладу. Боль вместе с головой пронзала всё тело, но это ещё означало и то, что он жив. Колот попробовал шевельнуться — не получилось. Руки накрепко были примотаны к телу. Спиной он почувствовал колышущийся живым дыханием человеческий бугор. Помотал головой по сторонам, увидел, что остальные полоняники сидят также, связанные спиной к спине, чтобы было меньше возможностей убежать. От этого движения перед глазами всё поплыло, смазавшись в серо-зелёное пятно, соснуло под ложечкой и его вывернуло жёлтой слизью прямо на рубаху в бурых пятнах своей же крови.

Стало легче. Колот много повидал в своей жизни ран и ему не нужно было щупать свою, чтобы понять, что она не опасна, да и не потащат ромеи к себе в плен умирающего. Глубокий шрам останется на всю жизнь, но череп не пробит, хоть и потрясло его изрядно, судя по тому, как крутит голову. Спина соседа загудела голосом:

— Жив что ли?

— Угу.

Говорить было трудно. В животе мутило и мути той добавляла какая-то кислая вонь, будто шапкой накрывшая Колота. Свежий ветерок иногда робко забирался в ноздри, освежая, и, испуганный, уносился прочь.

— Хвала богам, — продолжил сосед, судя по выговору — кривич, — а то изверги поссать не дают сходить. Жди, мол, пока друг твой очнётся, или под себя ходи. Вот и хожу...

— Звать-то тебя как? — спросил Колот.

— Тужира, — ответил кривич.

— Меня Колотом. Либо Лапой. Как в полон-то угодил?

Слова давались трудно, ударами отдаваясь в голову, но всё лучше, чем молча ждать, когда боль отступит. Зато Тужира отвечал легко:

— Из боя выходили. Дюжины три было нас. Дуром в дожде нарвались на комонных ромеев. Исполчиться не успели да и не могли — куда там? Еле ноги волочили. Мне аркан на плечи набросили да сволокли. Обидно.

Какое-то время помолчали. Потом Тужира спросил:

— Чего будет-то теперь? В жертву принесут? Не хочу, чтобы как порося закололи, но холопом у них быть хочу ещё меньше.

— Выкупит нас князь, — сказал Колот, морщась от очередного приступа головной боли, — он своих не бросает. С самой Хазарии я с ним. А о жертве ты не беспокойся — Бог их жертв не принимает, так что если убьют — то ради забавы.

Кривич повеселел:

— А я думаю — чего нас здесь держат и в поруб не ведут? Ждут, когда Святослав договорится о выкупе.

Лапа ничего не ответил. Тужира продолжал:

— Рад я, что дело миром закончилось. Домой хочу.

— Домой, — усмехнулся Колот, — дома добычи ждут, а с меня брони сняли, даже сапоги забрали, босой, вон, сижу. Пошли по шерсть, а воротились стрижены. У меня пахать да сеять некому, год буду на шее родичей сидеть.

— Дома и солома едома, — вздохнув, возразил кривич.

Он ещё что-то говорил, но Колот не слышал — снова впал в забытье, прерываемое волновыми болями. Лапа очнулся оттого, что кто-то древком копья сильно пихал его в бок. Колот открыл глаза, увидев перед собой ноги в сандалиях по щиколотке перетянутые ремнями, понял, что их развязали, и он свалился на землю. Оттолкнувшись руками, он со стоном сел. Ромейский стражник беззлобно пнул его ногой по рёбрам.

— Вставай, вставай! — сказал на ломаном славянском. Тужира, оказавшийся парнем лет двадцати, с рябым широким скуластым лицом, помог Колоту подняться.

— Эва как тебя приложили! — воскликнул тот, глядя на Лапу.

— Арабский харалуг был. Ромейский меч разломился бы о шелом, — ответил Колот.

Их согнали в плотное стадо, кругом выставив сторожу. Вызвав четверых, твёрдо стоящих на ногах полоняников, дали им по мешку хлеба — раздайте, мол. Кружки хлеба, разламываемые, заходили по рукам. Колот надкусил полученную краюху через силу, но, почувствовав приступ тошноты, отдал её Тужире, который с завидным желанием запихнул её в рот едва ли не целиком. Византийский толмач встал перед толпою пленных, сложил руки лодочками, приложил их ко рту и прокричал, коверкая чуждую для него речь.

— Ваш княс о мир договариваться! Кто не будет задираться — вернётся домой живой!

Стадо нестройно загудело, тут же обсуждая новость. «Домой» — пронеслось в воспалённой голове Колота, но не вызвало ожидаемой радости — боль заглушала все чувства. В прохладном воздухе над головами исхудавших, измотанных пленных русичей, повисла осторожная, совсем отвычная радость.

Ворота Доростола были раскрыты настежь и не закрывались на ночь — одно из условий мира. Город снова наполнился деловой суетой. На ту сторону Дуная уже переправляли кормы и добро. Знахари трудились над ранеными. Появились торговцы — первый верный знак мирной жизни — заняв пустеющие лабазы. Осиротевшие Икморевы воины за городом беззаботно играли в мяч — эти уходят последними. Путник, случайно заехавший бы сейчас в Доростол, вряд ли поверил бы, что ещё три дня назад на полях под городом кипела смертельная битва и люди, обезумившие от крови, рвали друг друга на части. И лишь глаза воинов — зеркало постаревшей и помудревшей души — рассказали бы путнику многое.