Юрий Прибылов - От Белгорода до Кенигсберга. Воспоминания механика-водителя СУ-76 1941—1945 гг.

– Слушай, допризывник, не вздумай сейчас бежать по мосту. Тебе можно и до утра обождать, когда самолётов нет, видишь, что твориться! Нет, ты не поймешь, раз ещё в армии не служил и не воевал. Мне приходилось идти с гранатами на танки, страшно было, но то был бой, а тут смотри – сапёры не воюют, а работают, понимаешь ты это, ра-бо-та-ют! Работают и знают, что тут им и конец. Работают до тех пор, пока не ранят или не убьют. Вот где настоящий героизм. Только беда в том, что на этот героизм у нас пока смотрят вот так, – и он посмотрел на меня сквозь растопыренные пальцы рук.

– Если кто в живых останется, то в лучшем случае медаль дадут, потому что считают: «Им положено по уставу восстанавливать мосты», а от их работы – считай, зависит судьба всей Армии. Сумеют они быстро починить мост – мы перейдем на ту сторону, укрепимся, остановим фрица, а не успеем перейти – немцы нас всех в Дону потопят, – так кричал усталый, заросший щетиной солдат.

Боец замолчал. Долго смотрел, что творилось на понтонном мосту спокойно, как-то в раздумье, проговорил:

– Была б моя воля – поставил бы после войны сапёрам памятник – вот тут на высоком берегу, чтобы далеко было всем видно и памятник из чистого золота. Для таких не жалко. И стоял бы золотой сапёр с топором на высоком берегу, и все бы знали, что он погиб, а Армию спас.

«Какой-то странный чудак, – подумал я о солдате, тут такое творится, что сам чёрт голову сломит, а он памятниках думает. Как бы вечным памятником не была для нас здесь матушка – земля».

Действительно, вскоре для бойца земля у «Тихого» Дона стала последним и вечным пристанищем, а крутой берег – вечным памятником. С середины дня, помимо переправы, немецкие самолёты бомбили и высокий берег реки. Перед самой бомбёжкой солдат кинул мне свою шинель и крикнул:

– Накройся ею. Не так страшно будет!

Страшно было и под шинелью. Незадолго до конца бомбёжки сильная воздушная волна её с меня снесла. Улетели самолёты, и говорю солдату:

– Кажется, кончилось. Вставай. Надо подальше отойти от берега, а за шинель спасибо тебе, – а боец лежит и не отвечает, не двигается, только тонкая струйка крови течет по виску. Убило солдата!

Переправа через Дон у г. Коротояк

К вечеру я заболел. Иногда неожиданные обстоятельства или случай в жизни человека, делает невозможным осуществление его мечты. Для меня таким непредвиденным обстоятельством была болезнь и в самое неподходящее время и месте – здесь на переправе. Ещё с утра непривычная слабость овладела всем моим телом, голова от боли просто раскалывалась, было больно глотать слюну и к довершению всего чувствовалась большая температура. К вечеру язык так распух, что не помещался во рту. Пришлось приоткрыть рот, но глотать слюну стало совсем больно, и она непрерывно текла по нижней губе и подбородку. В голове шумело, резь в глазах стала такой, что больно было смотреть. Всё стало абсолютно безразличным. Гул самолётов, взрывы бомб, зенитная стрельба, крики команд, ругань – всё это временами превращалось для меня в страшное чудовище, которое, не переставая рычит и хочет проглотить меня.

Впадал в забытьё, через некоторое время открывал глаза, потом снова в каком-то забытье и снова чудовище нападает на меня, снова оно хочет меня растерзать. Наверное, во время болезни память человека сильно ослабевает и слабо запоминает последовательность событий в тот период. Так ли это или нет, но сейчас я не могу припомнить, как я оказался в птицесовхозе на окраине Нового Оскола в семье научного работника Тутонова Андрея Васильевича.

Вспоминаю только отдельные эпизоды, какие-то отрывки: кто-то везёт меня, шатаясь, иду по пыльному разграбленному городу, по улице идут в трусах немцы и орут свой марш; женщина с хорошим добрым лицом, большой сад, домик, очень скромная комната, мягкая постель. Кто скажет, что может в жизни сравниться с сердечностью и как, чем её измерить?

В жаркое и суровое лето 1942 года, когда сотни тысяч жизней завертелись в водовороте грандиозных событий, когда многие обыватели думали только о себе, как бы уцелеть при немцах, как бы прожить, когда маленький кусочек хлеба стоил неимоверно дорого, когда по пыльным дорогам шли сотни таких же как и я – добрая русская женщина Бредихина Елизавета Александровна с большим и чутким сердцем заметила среди остальных меня и поняла, что я сильно болен, что только её помощь спасёт меня и, не задумываясь, повела меня к себе. А как она и её муж ухаживали за мной! Заставляли пить порошки и сырые яйца (где только брали), измеряли температуру, следили, что бы лежал и ещё многое, многое, что можно назвать двумя словами – сердечная забота! Через неделю вылечили меня: что тут больше подействовало – порошки или такое внимание ко мне, как к родному и любимому сыну? Трудно сказать: наверное, и то, и другое, но всё же мне, кажется, что последнее сыграло большую роль. В период моей болезни я не знал, что немцы забирали всех ребят моего возраста и куда-то отсылали. Когда мне стало немного лучше, ко мне подошла Елизавета Александровна и сказала: