Юрий Прибылов - От Белгорода до Кенигсберга. Воспоминания механика-водителя СУ-76 1941—1945 гг.

«Катюша» – это орудийная машина позднейшего изобретения, из неё стреляют только 3 раза, но после неё ничего не остаётся, она все сжигает: дома, металл, не говоря о людях, животных, загорается даже земля от её выстрелов, – так мне рассказали о «Катюше». По слухам, да, кажется, и в газетах было сообщение, что немцы требовали убрать «Катюшу», угрожая, что в противном случае они станут применять газы. Я эту машину «Катюшу» не видела и не имею никакого представления о её размерах и форме, но впечатление от разговоров сложилось о ней, как о чём-то чудовищном, страшном. Неужели и из Корочи придется куда-то, в неизвестность уходить? С чем, как, куда? Вот вопросы, ответы на которые никто не дает, и сам на них не можешь ответить…»

24 июня.1942 г.

Часто стала я сюда писать, вероятно, от тоски. Вчера присутствовала на похоронах молодого командира дивизиона, 1920г. рождения. Он 23.6 выехал на передовую и убит, вернее наступил на вражескую мину – и смерть. А лицо молодое, красивое, хотя всё повреждено осколками. Комсомолец, украинец. Бесконечно жалко, сердце останавливается от жалости, а как вспомню о его матери, тут уж просто ужас охватил меня, я задыхалась от горя. О сколько их таких погибает, молодых, красивых, полных сил и надежд на будущее! Тяжело, а помочь нечем, не в наших силах остановить войну, прекратить эту бойню, так разоряющую весь народ, уничтожающую лучшую часть народа.

28 июня 1942 г.

Какие тревожные, мрачные дни переживает Короча, прямо какой-то кошмар над мирным городком! Все чувствуют, что война дошла и до них. Как-то быстро, неожиданно немец взял Шебекино, Будённовский сахарный завод, оттуда хлынули в Корочу «переселенцы»… Разговоры, толки, и куда-то их надо поселить, накормить.

30 июня 1942 г.

День начался спокойно сравнительно. Вчера по городу распространились хорошие вести, что прорыв ликвидирован, что наши войска взяли Игуменку и подступают к Белгороду. Я немного успокоилась и после завтрака села во дворе вышивать кофточку (которую вышивала уже год, с приезда), а Юра пошёл занять очередь на хлеб. Оттуда вскоре возвратился встревоженный и сказал, что все жители Корочи бегут, что немцы близко и надо уходить. Конечно, всё это очень взволновало меня.

30 июня 1942 г.

3 часа дня. Юра ушёл, вернее, бежал, так как уже было страшно поздно, немцы десантом высадились и заняли Корочу. Обращаюсь к Ул-ву, корочанин, в Б. работал в милиции), прошу взять его с собой Юру, тот соглашается, но чтобы Юра пришел к милиции. Но поздно, к милиции не пройдешь, и Юра уходит с учителем Алексеевым, за ним спешит и Николай Петрович (учитель, наш хозяин). В доме остаемся мы вдвоём: я и Маруся. Спешим в подвал школы, где сидим до 4-х часов утра, когда идти надо домой: немцы шарят по домам, тянут, что хотят, заядлые воры, грабители. Маруся боится за грабёж, а я как побитая, подавленная, ослабленная и морально прибитая разлукой с Юрой (я никогда до этого с ним не разлучалась), все мысли, что с ним? А ещё сильнее подавлена тем, что мы теперь не мы, а под властью немцев, плетусь за Марусей. Она тоже сердитая, видно, и ей тяжело. Стыдно как-то смотреть в глаза друг другу, молчим. А немцы тут, как тут их гортанный крик слышен из сада:

– Мамка, яик, яик! – Маруся отдает яйца, но это оказывается не выкуп, за одним немцем вбегают другие с тем же возгласом:

– Мамка, яик, яик, – Маруся не выдерживает и, хотя они не понимают по-русски, с досадой тоже кричит:

– Да что же куры целый день у меня несутся?

И смех, и горе. В доме учителя Алексеева вывезли всё постельное бельё, одеяла, простыни, скатерти и другие носильные вещи до последней тряпки. Узнали уже, что он ушел. Начался грабёж и по другим домам.

Следующие дни, в начале июля месяца

Тяжело, нет силы, потерять родных и жить одной на отрезанной от остальной земли Русской оккупированной немцами земле. Есть нечего, съешь, кто, что даст, весь «запас» (а что запас? Кусочек сальца и кусок хлеба) отдала Юре. Слабею, еле хожу, и физически и морально ослабла. Иногда Маруся сварит картошку, поедим немного; с Марусей почти не говорим, о чем говорить? Тяжело ей. Она посылает меня смотреть, нет ли среди пленных и вообще загнанных немцами Николая Петровича и Юры. Я покорно хожу, мало как-то воспринимаю, мало чувствую, как какая-то деревяшка, и смотрю с горечью и болью с тяжестью в груди на бесконечный поток грязных, измученных, изнеможенных людей, которых немцы гонят через город и сгоняют на выгон. Усталых, изнемождённых, падающих бьют прикладами, по-своему ругают, толкают в спину, шею. А пленные, голодные, изнурённые, тянут руки к подающим пищу, к кружкам воды, которую жители выносят в вёдрах к морозовскому дому. А жара изнуряющая, пыль кругом!