Игорь Малышев - Номах (Журнальный вариант)

Отстреливаясь, белые перебили десятки пришедших на парад обывателей.

Нищие хохотали, как бесы, видя эти убийства. Ревели лужеными глотками, заливали улицы свинцом, заваливали динамитом.

Праздник удался…

Раненых добивали штыками и прикладами.

Когда под вечер над городом пролился дождь, по мостовым потекли ручьи цвета вишенного компота.

Номах приказал закопать убитых слащевцев в общей яме вперемежку с издохшим от мора скотом.

Уходя из Сорска, нищие оставили на столбах листовки, в которых от имени Номаха поздравляли город с приходом освободителей.

То, что отец Михаил никудышный батюшка, в селе не говорил только ленивый.

Проповеди читать совсем не умел. Начнет, запутается, собьется, скомкает, закончит ничем. Исповедь начнет слушать, оборвет на полуслове, станет что-то свое рассказывать, никому не интересное и скучное донельзя. В храме у него бабки, что за свечками смотрят, больше власти имели, чем он сам.

Бездетная матушка его тоже жила как вздумается. О хозяйстве заботилась мало, больше времени проводила у окна да в разговорах с бабами. За мужем не следила совсем, отчего ряса у батюшки была вечно нестираная, потертая, с незашитыми прорехами.

В общем, никудышный был батюшка отец Михаил.

Но когда он обнаружил у своего крыльца держащегося за распоротый бок молодого поручика, то немедля затащил его в дом и укрыл в подполе.

Через считанные минуты в село вошли номаховцы. По обычаю первым делом расстреляли всех попавших в плен офицеров, и здоровых, и раненых. Кроме того, что тайно лежал в подполе у батюшки.

Номаховцы священство не любили, но отца Михаила не тронули, поскольку был он худ, как жердь, и совсем не походил на лопающихся от жира попов, нарисованных на плакатах, где были собраны враги трудового человечества — цари, генералы, буржуи, кулаки-мироеды…

Бледный, тощий, заросший клочковатым рыжим пухом вместо бороды, отец Михаил внушал скорее жалость, чем ненависть.

Поручик оказался бойким малым и начал то и дело звать попадью спуститься к нему. То молока хотел, то воды, то семечек, то просто поговорить.

— Мне муж не велит, — приоткрыв крышку подпола, в ответ на его слабый стук шептала матушка, краснея и кокетливо оглядываясь по сторонам. — Вот он вернется, все вам даст.

— Ну, я прошу вас, сударыня, любушка. Вы не поверите, какая тут скука. Я умру.

— Что вы такое говорите? Нельзя так-то.

— Матушка, проявите святое милосердие. Не допустите смерти невинного человека!..

Номаховцев с шумом и треском выбили из села через пять дней.

— Петлюра пришел, — разобрались крестьяне. — Петлюра — всем петля. И красным, и белым, и Номаху.

В подполе у отца Михаила появился новый постоялец — найденный среди капустных грядок номаховец Коряга с пулей, застрявшей где-то под ключицей.

И в темноте подвала потянулись нескончаемые, напоенные ядом, разговоры.

— Что, благородие, не порхается? — будил поручика горячий шепот Коряги.

Они лежали рядом на застланном дерюгой земляном полу.

— Я не то что тебя, я внуков твоих переживу. — Поручик закашлялся.

— Как же, переживешь!.. Спишь вон, а дыхалка-то у тебя как худые меха у гармоники. По всему видать, недолго тебе осталось.

— Сам-то долго жить собираешься? — нехотя отозвался офицер.

— А вот увижу, как последний из вашей породы ногами на виселице дрыгнет, тогда, значит, и помирать можно.

В подполе наступила тишина, нарушаемая только прерывистым сбивающимся дыханием двух человек.

— У моего папаши крестьяне после реформы землю арендовали, — помолчав, с удовольствием начал рассказывать поручик. — Много. Семей триста. И редко кто успевал арендную плату вовремя внести. То дожди, то засуха, а чаще просто лень. Работать-то в вашем сословии никто не любит. Так ведь? Само собой, толпами приходили просить подождать с деньгами. Но допускали к папаше не всех. Только девок и молодых баб. И только самых красивых. Был у отца специальный человечек, который знал его вкус и решал, кому дозволено будет просить, а кому нет… — Он засмеялся нездоровым горячим смехом, и в горле у него что-то забулькало, точно в болотине.

Поручик сплюнул в темноту. Вздохнул, успокаивая легкие.

— Ох, как они просили! Ты бы видел! Я дырочку в стене папашиного кабинета провертел и такого сквозь нее насмотрелся! Никакой маркиз де Сад не опишет! Ни в одном парижском или гамбургском борделе я не встречал такого, что он с вашими девками вытворял!