Илона Якимова - Младший сын

– Мой сын предпочитает сельскую жизнь, – чуть усмехнувшись, отвечал нынешний граф за будущего.

– Предпочитает… – король передернул плечами. – Во дни моей молодости юноши, как и подобает, делали то, что им приказано, отнюдь не то, что предпочитали. Вы – мягкий человек, Босуэлл… Госпожа кузина!

Леди-мать выступила вперед:

– Высокая честь для меня, Ваше величество, и радостный день – приветствовать вас в нашем скромном доме.

– Миледи Хепберн, счастлив видеть вас вновь – осиянной добрым здравием и красою. Вы не меняетесь с годами – и не надо! Мне стоит прислать к вам в гости королеву, дайте ей наставления, как сохранять себя неизменно прекрасной, равно и плодовитой.

Ого, и по своей жене проехался также! Они женаты четыре года, и к браку с Маргаритой Тюдор граф Босуэлл причастен несомненно – настолько, что сам его и свидетельствовал в Лондоне. Интересно, был он ли среди тех, кто приложил руку к отравлению девиц Драммонд? Об этом судачили более полугода даже у нас.

Тонкие губы короля, изогнутые в легкой усмешке, сеяли плевела так легко, что их было не отличить от зерен привязанности. Джеймс Стюарт повернулся на каблуках к дамам, чтоб отпустить новую – подчеркнуто мужскую – остроту в адрес моих сестер, не смущаясь тем, что одна уже помолвлена, другая – девица.

И споткнулся о мой взгляд.

И тотчас, словно король увидел нечто слишком знакомое и потому отталкивающее, маска любезности слетела с его чела – только лишь на мгновенье – и изнутри него показался человек холодный, разочарованный, вечно настороже.

– Парни, да вас не узнать! Вымахали за лето вдвое, – похлопывая плетью по высокому, заляпанному грязью сапогу, подле нас стоял Адам Хепберн, сэр Крейгс, королевский конюший. Младших братьев у отца двое, и оба сейчас пожаловали в Хейлс вместе с королем, вторым был Джордж, епископ Островов, прибывший заключать брак племянницы. Не то чтобы Хепберны не доверяли священникам Ситонов, но Босуэлл любые вопросы предпочитал решать по возможности внутри семьи. Для чего и расставил родственников на все сильные места в королевстве.

Уилл, Патрик и Адам удались вот именно в эту породу Хепбернов, которую олицетворял собой Адам Крейгс – мощный, высокий, ширококостный, темноволосый и темноглазый. Жизнь переливалась в каждом мускуле его тела, в каждом движении, несмотря на пятый десяток лет. Дядя Джордж был совсем иным – тоже высоким и широкоплечим, но в теле, светлей лицом и мягче, лукавее Крейгса, как оно и полагалось священнослужителю. Он окончил колледж Девы Марии в Сент-Эндрюсе, начинал секретарем королевского совета, а теперь, как поговаривали, тишком прибирал к рукам и королевскую казну целиком – за старостью и слабостью действительного казначея. Острый ум и хитрость Хепбернов, возведенные в принцип, обширное тело, дававшее обманчивое впечатление мягкости, тепла, миролюбия. Один из тех неизмеримо обаятельных толстяков, которые легко перешибут вас ударом богато изукрашенной епископской палицы – только зазевайся.

– Джонни! – и прежде чем мне в лицо чуть не врезался пастырский аметист для поцелуя на левой руке, правая его лапища обхватила меня за плечи. – Здорово, сынок. Да хранит вас Господь, дети мои.

После того, как Хейлс горел, я не бывал там – что проку ходить по камням, которые более не хранят голосов минувшего? В те же годы, годы моего умаления, когда охотней всего сжег бы его сам, если б сумел – Хейлс был великолепен. Двенадцать ступеней по лестнице вверх, в холл, каждая доска – толщиной в руку взрослого мужчины, пропитанная льняным маслом для блеска, натертая подошвами башмаков. Плотные занавеси, разделяющие арку входа, отсекали тепло жилого гнезда от наружной сырости. Направо в центре зала – знаменитый камин Хейлса, огромный, пышущий жаром, с гербом Хепбернов Босуэллов над ним. Налево стена завешена шпалерами – старыми, с мирно поблекшими цветами шерстяных нитей – с изображением битвы Рейнара и свирепого Изенгрима. Леди-мать привезла эту шпалеру с собой из Хантли как часть приданого, и поговаривали, что Лис Рейнар родом из Холируда, видевший еще мою бабку Анабеллу Стюарт. Вдоль короткой же стены, теплой, ибо она примыкала к донжону Горлэя, на помосте стоял стол хозяев, застеленный узорчатым дамаском, алым с золотом, поверх которого – туго натянутой белой скатертью, вышитой руками леди-матери и моих сестер. Стену за ним украшала шпалера с видами Камелота, прибывшая с юга вместе с нашей нынешней королевой. Много часов провел я, созерцая вереницу рыцарей на тонконогих лошадках, вытекающую из замка… Вдоль долгих же стен холла стояли столы для простых, но сегодня в Хейлсе за столом простых не будет, каждый гость чином не ниже оруженосца. Со стропил потолка свисали штандарты: голова белой лошади с разорванной уздой и девиз, «не зови понапрасну…», как сегодня напомнил Адам; герб Хепбернов Хейлса и Босуэллов – львы rampant, стропила и роза; герб леди-матери, поделенный на четверти, где были и королевские лев с единорогом, и вепри Гордонов Хантли; и совсем высоко, всеми забытый – герб покойной Дженет Дуглас, дочери графа Мортона, матери Джоанны: сердце Брюса и три звезды, поделенный пополам со львами и розой Босуэлла – единственное, что сохранилось от нее в Хейлсе. Под стропилами, чуть ниже штандартов, вдоль по стене шла галерея менестрелей, выход на нее был прорублен из донжона, а спуститься можно было и ко входу в холл. Когда бы не строгий наказ леди-матери, видит Бог, я сделал бы то же, что и всегда, – удрал туда, на уровень голубятни, чтоб следить за пирующими людьми сверху, не принимая участия в их жизни, так часто меня ранившей… занятие, к коему имею известное пристрастие и теперь – наблюдать, не вмешиваясь.