Илона Якимова - Младший сын

– Девицы!

Те снова присели.

– Джоанна!

Нота тепла, возникавшая в его голосе, как луч солнца в холодной воде, едва он смотрел на Джоанну, каждый раз меня удивляла. И наполняла завистью нас всех, всех пятерых, готов в том поклясться. Ну, хорошо, кроме Маргарет – та вообще никому не завидовала, святая.

– Джоанна, поди сюда… вот, возьми! – он вынул нечто из поясного кошеля, протянул дочери. – Мой маленький дар тебе, завтра будет большой… ты станешь леди Ситон, я рад. А ты?

– Благодарю вас, отец. Как вам будет угодно, отец, – но она лукавила.

Взгляды, которые Джоанна бросала на Джорджа Ситона, могли каменную стену прожечь. Лорд-адмирал так и понял. И усмехнулся:

– Джоанна была бы лучшим мужчиной, чем трое вас, взятых вместе, – сказал он сыновьям за нижним столом. – Она одна меня не боится… настолько, что не боится врать. Не так ли, девонька?

Джоанна улыбнулась, и столько ненависти, столько превосходства на миг отразилось в ее лице… мы могли творить что угодно до тех пор, пока отец говорил о ней – о ней одной – в таком тоне. Ничто бы из наших подлостей не могло бы задеть ее.

– Ну, я этой суке припомню, – произнес Патрик вполголоса, Уилл согласно кивнул.

Господину графу доставляло удовольствие стравливать нас между собой, но те двое этого так и не поняли – до самой смерти родителя. Он называл нас – свора. Впрочем, мы такими и были. Девиц же из круга своего неусыпного внимания граф выключал, девицам было достаточно хорошо выглядеть, чтобы заслужить его одобрение, а уж если удавалось чуть-чуть вышивать и читать! Джоанна, впрочем, недурно держалась в седле и еще лучше стреляла из арбалета, умения, заметим, не самые обыденные для благородной девицы.

– У тебя осталось полдня, – сообщил я вполголоса, – иначе придется иметь дело с Ситоном. В кости ты шире, но рука у него длинней. Да и старше тебя он в два раза.

Мне прилетело, но я увернулся, Патрик выругался сквозь зубы.

Однако это привлекло внимание господина графа к нижнему столу:

– Адам, как там было дело, с тем кабаном? Ваша мать сказала, что его добыл… Джон?!

Имя мое прозвучало, окрашенное недоверием и брезгливостью.

– Так и есть, милорд, истинный крест. Мы гнали зверя около суток, дважды теряли след, потом свора взяла его снова…

– И Джон все сделал сам от начала и до конца?

– Ну… я немного помог ему… в самом конце.

Адам, эх, Адам… он не мог бы солгать даже ради спасения собственной души, однако в тот раз похоронил меня заживо своей честностью. Не думая о том, что ложь все равно бы вскрылась, как же я хотел тогда, чтобы он солгал!

– А так он все сделал сам. Видели бы вы, как ловко он управляется с эстоком, милорд!

– Значит, это все же был ты.

От того, как он сказал это, в зале примолкли кинсмены – и люди Крейгса, и наши, и долгополые, прибывшие с епископом. Слова господина графа пали каменной плитой на нас двоих, но Адам еще не чувствовал веса:

– Джон выследил кабана и подколол его, я только добил. Ему просто еще не хватило сил, я бы в его возрасте тоже не справился с этакой тварюгой. Я только помог! Ему всего десять, зверь мог бы растерзать его.

– Мне нет дела до того, что могло бы быть. Сперва ты под свою ответственность взял мальчишку на кабана, рисковал его жизнью, а после утверждаешь, что сопляк и добыл его. То есть ты солгал?

– Нет.

– Ты солгал своему отцу. Подойди.

Я похолодел. Я знал, что за этим последует. Но Адам двинулся к помосту все равно.

– Благородному человеку не следует лгать своему отцу.

Он не повысил голоса, замах был молниеносен и почти не виден – только Адам пошатнулся, и струйка крови показалась на его верхней губе. Но поклонился отцу и вернулся вниз, к нам. Глаза его пылали, он молчал.

– Прости меня! Пожалуйста, прости!

Он взглянул на меня так, словно я сказал какую-то дикость:

– Ты просишь прощения за то, что он ударил меня? Я просто сказал правду.

– Но ведь из-за меня же! Если бы ты не стал меня защищать…

– Если бы я не стал тебя защищать, я был бы подонок. Ты же мой брат.

Честь благородного человека была дана мне не по праву рождения, но по праву братства. Тогда я ощутил это очень явно. Однако времени для упоения честью господин граф выдал мне не особенно много, теперь он смотрел на меня, и я, повинуясь странному чувству протеста, не мог отвести взгляд.

– Джон…

– Милорд…

Такой небольшой человек, так много места… везде – в нашей жизни, в собственной судьбе, в моей памяти. Сухая живость внутреннего огня, темные глаза, аккуратно подстриженные усы и бородка, обрамляющие тонкогубый рот, ни следа залысин, но белесые клинья седины на висках. Его трудно счесть красивым, но не запомнить определенно не сумеешь. Я ясно видел его руки, разбирающие куропатку на блюде – косточка за косточкой. Только что эта рука нанесла удар самому близкому существу и вот вернулась к обычному из мирных занятий, к трапезе – как так? Я тоже хотел подобного равновесия.