Игорь Кокарев - Исповедь «иностранного агента». Из СССР в Россию - путь длиной в пятьдесят лет

Да, я любил свою Одессу, эту пляжную радость и игру мышц, полагая, что так будет всегда. Мила Фарбер в классе на перемене подкармливала вечно голодного бутербродами с колбасой от ее мамы. Олечка Александрович приносила домой заболевшему куриный бульон в кастрюльке. Я любил их всех, они любили меня. Это и было счастье.

Но уже чувствовал, что в Одессе не останусь. Мир огромный, пришедший в движение после страшной войны, воспринимался, как мой, и казалось, я вижу, чувствую его движение к прекрасному будущему всех землян. Про антиутопии Замятина и Оруэлла я еще не знал. Будущее дразнило, выманивало куда-то, где творилась история. А где, я не знал. Где-то в Москве был журфак, МГИМО, Институт философии. В Москве уже училась в МВТУ им. Баумана моя неугомонная сестра, почему-то бросившая одесскую консерваторию ради Космоса. Хороший пример для младшего брата.

Но родители стояли насмерть:

– Какая философия, прости господи? Сначала получи профессию! Ты что, в тюрьму захотел? Вон, соседа забрали на пять лет за анекдот…

Не понимал их страхов. Тренировки, книги, солнечные пляжи, темнота катакомб, металлолом для пятилетки, стишки в стенгазету, шефство над двоечниками. За что, спрашивается? Где-то там, над нашими головами верстались пятилетние планы, снижались цены, осваивался Космос, освобождалась Африка и Восток от колониального прошлого, мы догоняли Америку… Какая тюрьма, мама?

Но вместо МГУ подал документы в Высшую Мореходку, ОВИМУ. На судомеханический факультет. Поступил бы на водительский, на штурмана, может, и жизнь показалась бы классной на капитанском мостике… Но по отцовским стопам пошел… железки, дизеля, турбины, котлы, насосы. Ночные вахты в утробе машинного отделения…

Измены жизнь не прощает. Сказал бы кто раньше… На консультациях по русскому языку перед вступительными паясничал у доски. Преподаватель устроил тест: вызывал абитуриентов и диктовал слова. До первой ошибки. Человек пять слетели после 2—3 слов. На мне процесс сбился. Список слов был исчерпан, а я все стоял у доски и пожимал плечами. У меня же абсолютный слух на грамотность. И все увидели: не тот человек на борту… Но отца знали и уважали члены приемной комиссии.

После поступления я ей открылся. Ночью, на борту белокрылого лайнера «Украина» – под свист ветра и шум разрезаемых сталью волн. «Жемчужина твоей девственности скрыта в перламутровой раковине моей души. Меня спрашивают, где живёшь ты, как будто не знают, что твой дом – в моем сердце». Говорил цитатами из Олдриджа, не зная, что в тот момент она уже сделала свой выбор. Со скромным Саней, однокурсником, механиком по холодильным установкам на судах загранплавания она проживет счастливые пятьдесят лет.

Лара и Саня. Они прожили долгую и счастливую жизнь

Уже в независимой Украине умирать она будет долго, теряя способность сначала двигаться, потом говорить. Не станет ее как раз в те дни, когда в Одессе прольется первая кровь гибридной войны с Россией, и в здании бывшего обкома КПСС сгорят неизвестно за что обманутые Москвой сепаратисты. Однажды Саша пришлет мне в Лос-Анджелес краткое сообщение: «Сегодня умерла Ларонька»… Оборвется еще одна ниточка жизни.

Наверное, из уголовки эта традиция наделять сокамерников кликухами – прозвищами. Кто их придумывал? Казалось, их просто вспоминали. И никто не удивлялся, что вот идет Мерзавчик, что опять напился Уголок, что стырил сухари в баталерке Чилона, куда-то делся Кенгуру и что, как всегда, по утрам поднимает свои гири Качок. И вдруг я: Идеалист-утопист. Целый два слова. За что такое внимание? А я завидовал Чилоне, деревенскому парню, паровоза не видавшего до мореходки. Как он в уме берет эти проклятые производные и интегралы? В моём им не было места.

А что там было? Через много лет в фильме Марка Осипяна «Три дня Виктора Чернышева» будет сцена: прут немецкие танки, у наших артиллеристов кончились снаряды. Окровавленный наводчик оборачивается и яростно кричит, протянув руку прямо в зрительный зал:

– Дай снаряд!!

И это я проползу по кровавому снегу и потащу ему тяжелый снаряд. Может быть, последний…

Однажды Санька Палыга не выдержал:

– Начитался утопистов, людям головы морочишь. А жить-то как будешь? Свои-то мысли есть?

– Погоди, – отмахивался я, – все впереди.

А что все – и сам не знал. Читал под партой «Сумму технологий» Лема и доставал вопросами преподавателя политэкономии: не мешают ли торговле государственные границы и устареет ли теория прибавочной стоимости, когда человеческий труд заменят роботы?