Гарри Зурабян - Сошедшие с ковчега

Мало того, в отрезок этого мимолетного оцепенения приходило чувство незавершенности происходящего. Что-то – инстинкт? внутренний голос? – упрямо твердили ему: он, Эдмон Лазорио – не сторонний наблюдатель, волею неведомых законов вторгшийся в чужую по времени реальность. Он – ее свидетель и участник. Однажды ему приходилось в ней существовать: задыхаться от боли, мучиться от бессилия, слепнуть от слез и даже умирать.

Впрочем, в его ощущениях – смутных, не обретших завершенную форму, присутствовала и надежда. Как тяжелый, прочный якорь, она удерживала сознание, не давая его разуму перейти опасную черту, за которой человека нередко ждет корабль-скиталец по океану безумия. Он искренне верил, что когда-нибудь в его жизни наступит момент и он найдет ответы на свои вопросы. Но и в самых смелых желаниях вряд ли мог предположить, что это наступит так скоро. Собственные часы Лазорио шли исправно и точно. Механизм работал. Время отмерялось. Жизнь продолжалась.

…Увидев подъехавшую машину скорой помощи, Эдмон и Марат поднялись. До того хмурые и уставшие, они сидели рядом, погруженные каждый в свои мысли. Теперь лица обоих оживились. К машине они приблизились, когда Софию, положив на носилки, уже собирались отправлять. Мимоходом Лазорио отметил, что даже искаженные страданием, черты лица девушки отличаются необыкновенной красотой. И так же, как у брата, на них лежит отсвет утонченности и благородства.

Встретившись с ней взглядом, он улыбнулся.

– Все будет хорошо, Софи, – проговорил на французском. Она ответила благодарной улыбкой:

– Я обязана вам жизнью. Возможно, мы больше не увидимся. Но хочу, чтобы вы знали. Отныне у вас есть сестра, – затем взглянула на Тиграна, державшего ее за руку, и добавила: – Сестра и брат, которые будут помнить о вас.

Брови Лазорио взметнулись вверх, в глазах возник неподдельный интерес. Она отвечала на французском языке, что приятно его удивило.

Не обратив внимания на его замешательство, София, оттянув книзу широкий ворот свитера, сняла с шеи массивную, золотую цепочку с подвеской, украшенной крупными бриллиантами. Даже человеку, не искушенному в тонкостях ювелирного искусства, и тому, сразу стало бы ясно, что вещь эта старинная и дорогая. Подвеска представляла собой голубя, несущего в клюве ветвь цветущего дерева.

Она протянула медальон Эдмону:

– Возьмите на память. Это принадлежало моей прабабушке. Согласно библейской легенде, голубь принес Ною оливковую ветвь. После чего он вместе с семьей покинул Ковчег. У голубя на подвеске – ветвь абрикоса. Это дерево по латыни звучит как Armenica. Оно схоже с именем моей родины. У вас опасная, тяжелая профессия. Пусть этот старинный медальон станет вашим талисманом. В трудный час вы пришли на помощь Армении. Отныне моя родина будет защищать вас.

– Да, да, берите! – подхватил и Тигран. К ним приблизился Кабю.

– В чем дело, Эдмон? – послышался рядом его неуверенный голос. – У тебя такой вид, будто… – он не договорил и умолк.

– Откуда это у вас? – обретая дар речи, хриплым от волнения голосом ошеломленно воскликнул Лазорио, обращаясь к Софии.

Девушка взглянула на него с недоумением.

– Он принадлежал моей прабабушке, – повторила она.

– Как ее звали? – потребовал Эдмон. Похоже, излишне резко. Но он чувствовал, что выдержка вот-вот изменит ему.

Пьер и Тигран обменялись встревоженными взглядами.

– Пожалуйста, назовите ее имя, – уже спокойнее и тише, почти ласково, попросил ее Лазорио.

– Анастасия Лазорян, урожденная Арзумовская.

– Что здесь происходит? – подошел к ним командир группы Жерар Жюли. – Девушку надо немедленно отправить в больницу. В чем причина задержки? – осведомился он.

– Прабабушкой Софи была Анастасия Арзумовская, мужем которой, надо полагать, являлся армянский князь Георгий Лазорян, – крайне взволнованный, тем не менее четко ответил Эдмон.

Но для людей, ставших невольными свидетелями этой сцены, ответ Лазорио мало что объяснял.

– О чем он говорит, София? – заметно нервничая, обратился к сестре брат. – Почему медальон брать не хочет?

Однако та, не замечая его слов, пристально вглядывалась в лицо Эдмона Лазорио.

– Не может быть, – наконец проговорила она потрясенно. – Ведь они погибли во время погромов пятнадцатого года.

Наступило долгое молчание…

Люди, ставшие очевидцами этой сцены, с возрастающим вниманием переводили взгляды с Софии на Эдмона. Кабю,

друг Лазорио и вхожий в их семью, всерьез обеспокоился странным поведением Эдмона. В какой-то момент его глаза остановились на руке девушки, лежавшей поверх одеяла, которым ее укрыли. В наступившей тишине его возглас прозвучал особенно громко.