Эрик Нойч - Встреча. Повести и эссе

Следы изнурительной болезни легли у него на щеках и вокруг рта. От конвульсий, берущих начало на лице, внезапно дергаются плечи, мелко дрожат руки, пальцы.

Он вздрагивает от малейшего шороха, даже от самого легкого стука.

Когда он приходит в ярость — а прежде это случалось всякий раз, лишь стоило ему завидеть кого-нибудь из клиники, — жесты его делаются столь порывисты, столь резки, будто в теле у него вовсе нет суставов.

В таких случаях лучше оставить его одного. Он сам выпроваживает посетителей за руку, произнося при этом: «Как прикажет Ваше величество!»

И все-таки заблуждением было бы полагать, будто он в самом деле одержим навязчивой идеей и искренне убежден, что общается исключительно с королями, римским папой и прочими благородными господами; ничего не доказывает и то обстоятельство, что любого, даже своего хозяина столяра Циммера, он наделяет высокими титулами.

Вот уж действительно надежное средство, говорит Циммер по-швабски прямодушно, послать всех от себя подальше, только так и можно еще в наши дни остаться свободным человеком, который не позволит никому совать нос в свои дела.

Когда ему надоедает сидеть дома и он хочет выйти на улицу, а я говорю: «Побудьте еще немного с нами, господин библиотекарь», он тотчас хватается за шляпу, отвешивает глубокий поклон и отвечает: «Их высочество повелели мне уйти!»

Вот так он будто и соглашается с окружающими, но в то же время остается самим собою, у него словно охранная грамота появляется благодаря этому изысканному титулованию.

Учтивость не стоит ему ни малейшего труда. Ныне он лишь чрезмерно преувеличивает ее, превращает в пустую церемонию. Не надо забывать, что он находился при дворе, когда столь внезапно и с такой силой поразило его душевное расстройство. К тому же явно сказывается и врожденная гордость, умение держать любого человека на расстоянии.

Невозможно даже на миг допустить мысль, будто он в самом деле верит, что общается с королями. Он не идиот. Скорее всего, просто пребывает сейчас в состоянии полного упадка душевных сил.

И поскольку живет он в отъединении от людей, то привыкает к мысли, что ему никто не нужен. Отныне он спокоен: он создал себе замкнутый мир из «я» и «не-я», из первого и второго лица, из человека и вселенной, из высокого и возвышенного.

Дни его текут просто, без затей. По утрам, особенно летом, он поднимается до восхода солнца и сразу же отправляется на прогулку в тюбингенскую крепость, к старым деревьям. Он гуляет по четыре, по пять часов, пока не устанет. Прямо под окном его башни шумит река. На противоположном берегу раскинулись луга, простирающиеся до самой Штайнлахской долины, уходящей к подножию Швабского Альба, этого отдаленного горного хребта. Ласковый, умиротворяющий пейзаж.

Он развлекается тем, что бьет носовым платком по кольям забора, выдирает с корнем цветы и травы, развеивает их по ветру. Что бы он ни нашел — ржавый кусок железа или обрезок кожи, — все тащит в дом.

Он постоянно беседует сам с собой. Задает вопросы и сам же на них отвечает. Иногда ответ бывает утвердительный. Иногда — отрицательный. Чаще и то и другое вместе.

Ибо он любит отрицать.

О сделай так, чтоб вечно был я верен

правде…

Здесь стихи обрываются. Отказало не перо, отказала мысль. А бывает наоборот: все мешается, все стремительно катится вниз — люди, события, лица, всевозможные происшествия, друзья и враги. Слишком много для одного человека. Не укладывается в стихотворный размер.

Строф уже нет, лишь обрывки, в лучшем случае наброски, прекрасные видения. Зато позже все это обращается в тихую гармонию, нечто связное, размеренное, что можно рифмовать и рифмовать бесконечно, нечто раз и навсегда данное, цельное — и это оборотная сторона беспорядочной, поспешной жизни.

И все же оставаться верным правде! Кому под силу такое. Да и с чего начать? Как?

Друг небезызвестного Синклера, магистр Гёльдерлин из Нюртингена пребывает в Хомбурге с июля прошлого года, о чем ландграф Гессен-Хомбургский Людвиг V официально ставит в известность курфюрста Вюртембергского.