Эрик Нойч - Встреча. Повести и эссе

В такие времена человек теряется, не помнит уже ни себя, ни бога.

Ибо крайняя граница страдания есть всего лишь обусловленность временем или пространством. Здесь теряется человек.

В каком же времени живет он сам, в каком пространстве, сколько несчитанных шагов сделано им уже между взлетами и падениями, между жаром и холодом душевным.

Вокруг него так тихо. Он этого не выносит. Прислушивается к звукам за дверью, ловит обрывки фраз из раскрытого окна. Неужели кто-то идет к нему? По-прежнему никого. Не схвачен ли Синклер?

Фортепиано издает одни и те же звуки, ничего нового.

Он поднимает деревянную крышку. Рвет струны, до крови расцарапывает себе руки, потом долго с остановившимся взглядом стоит в дверях; добрейшие хозяева в ужасе отшатываются от него.

Они теперь стараются не попадаться ему на глаза. Твердят повсюду, что он повредился в уме. Достаточно только взглянуть на него: волосы спутаны, ногти длинные, да и вообще вид ужасный. Ему нельзя больше оставаться здесь. Здесь у него никакой надежды поправить здоровье.

Никто о нем не заботится, никто не пытается поговорить с ним ласково, поделиться душевным теплом.

Я для них умер давно [67] Я для них умер давно… — Цитата из стихотворения «Скиталец» (вторая редакция), см.: Гёльдерлин . Сочинения. М., 1969, с. 131. , да и они — для меня. Значит, один я.

Но ведь у каждого из людей — своя радость, и кому достанет сил пренебречь ею вовсе?

Он им больше не нужен.

И будет скоро голос мой скитаться, как пес бездомный, в зное и пыли, среди садов, где обитают люди. Ведь человек есть центр мирозданья, и нынешнее время — тоже время, совсем уже немецкого оттенка.

Мрачное предчувствие, у самой пропасти.

Наступает утро одиннадцатого сентября 1806 года.

Гёльдерлину передано указание закупить книги для библиотеки ландграфа в Тюбингене.

К домику подают экипаж. Он готов отправиться в путешествие. Из экипажа выходит человек, вовсе ему не знакомый. На лицах у хозяев появляется сочувственное выражение.

Я не хочу ехать, говорит Гёльдерлин.

Человек входит в комнату. Все они что-то говорят.

Со мной ничего не случится? — спрашивает Гёльдерлин. Правда?

И еще: Я готов с чистой совестью предстать перед моим всемилостивейшим курфюрстом.

Его провожают до экипажа. И тут он начинает сопротивляться. Дерется и царапается своими длинными, острыми ногтями. У незнакомца все лицо в крови. И сам он тоже перепачкан кровью. В конце концов его одолевают. Высунувшись из экипажа, он из последних сил кричит, что его увозят курфюрстовы ищейки. У людей, стоящих вокруг, долго звенит в ушах этот крик.

«Le pauvre Holterling» [68] Бедный Гёльдерлин ( франц., иск. нем .). , — напишет о событиях этого дня известная своим мягкосердечием супруга ландграфа Каролина в письме к дочери.

Можете себе представить, сколь глубоко все это огорчает меня, писал Синклер матери Гёльдерлина, но любому чувству должно подчиняться необходимости, а в наши дни мы весьма часто подобное подчинение испытываем. Ведь дальнейшее пребывание его на свободе грозило опасностью окружающим людям, и, кроме того, вы знаете, что в нашем краю нет сходных лечебных заведений.

Гёльдерлина доставляют в клинику профессора Аутенрита в Тюбингене. Он в неистовстве: буйствует, кричит, мешая извинения с проклятиями.

На этот случай, однако, в клинике имеется специальная маска, изобретенная главой заведения для борьбы с криками пациентов. Маска изготовляется из кожи, идущей обыкновенно на подметки, и дугой охватывает подбородок снизу. На внутренней ее стороне против рта находится мягкое утолщение из более тонкой кожи. Предусмотрены также отверстия для глаз и носа. Двумя ремешками, проходящими под и над ухом, маска крепится на затылке, одновременно третий, более широкий ремень, продернутый через боковые петли, стягивает челюсти и зашнуровывается на темени. Таким образом исключается широкое раскрытие рта. Губы пациента спереди прижаты утолщением из мягкой кожи. А чтобы больной не мог сорвать маску, руки ему связывают за спиной. В этом положении пациенты проводили иногда по нескольку часов, и, если верить профессору Аутенриту, впоследствии они уже не кричали даже после снятия маски. Но этот Гёльдерлин настоящий безумец.