Максим Сбойчаков - В бой роковой... [документальная повесть]

Она не плакала — еще при вступлении в брачный союз дала клятву Александру Карповичу: «Что бы ни случилось, слезами врага не радовать». И сдерживала себя. Не расслабится и теперь. Много плачущих женщин видела она у тюрьмы и вынесла убеждение, что напрасно говорят, будто слезы дают облегчение. Нет, слезы надо сдерживать, по крайней мере, перед лицом врага. Тюремщиков они только радуют. Мужьям тюрьма или смерть на Мхах, а женам моральный надлом... Всеми средствами сеют страх, не отвечают, жив ли муж, а едва сквозь зубы цедят: «Не разрешено». И на том разговор кончается.

Такой же неопределенный ответ получала и Мария Ануфриевна Теснанова. Не верилось ей, что муж расстрелян, о чем прошел слух, и она продолжала ходить к тюрьме. Вдруг летом получила письма, сразу три. На конверте чужая рука, иностранные штемпели, а листки написаны Карлом. Жадно читала и перечитывала их, не сразу разобравшись, что они трехмесячной давности. Просто надзиратель задерживал их по какой-то причине, а теперь послал. Все равно она так рада! Письма [16] Через 60 лет сын Теснанова — Павел Карлович принес эти письма автору книги, и мы вместе с волнением читали их, поражаясь мужеству физически истерзанного борца-революционера вселяли надежду...

Но короткой была ее радость. На следующий день газеты объявили о расстреле на Мхах, который столько времени скрывали! Заливаясь слезами, охваченная безутешным горем, Мария прижала к груди сынишку. Рядом всхлипывали Леон с Витей [17] Леон Карлович в 1932 году окончил Архангельский лесотехнический институт. В нем же преподавал математику. Затем был доцентом Йошкар-олинского лесотехнического института. Умер в 1942 году. Виктор Карлович, отслужив в армии, работал на Шпицбергене мотористом бота. В 1932 году во время шторма погиб. .

Лотта Эзеринь добилась встречи с воспитанницей. При этом ей сказали, что Анна Матисон помилована, но дальнейшее зависит от ее показаний. Советовали повлиять, чтоб она не таилась. Будет откровенна, расскажет обо всем, ее выпустят, пускай живет на радость своим воспитателям, любящим ее как родную дочь.

Из наставлений следователя Лотта вынесла заключение, что они с мужем вне подозрений. Разумеется, «любезным» советом она не воспользовалась, уговаривать Аню не стала.

Аня дружила с Катей, бывала у Петровых... Что писала она об этом в дневнике? Не может ли следователь вырвать признания у расстроенной девушки? Сейчас судьба детей и всей семьи Петровых зависит от поведения Ани.

— Как ты считаешь, Катя?

— Она скорее умрет, мама, чем расскажет.

Твердая вера дочери в подругу несколько успокаивала. Тревога за детей была не только материнской. Не для красного словца они с мужем говорили: за победу революции мы не пожалеем ни своей жизни, ни жизни своих детей. Оттого и не ограждали их от опасных дел, чуть ли не с пеленок воспитывали из них борцов, не боявшихся смерти. Теперь плоды воспитания налицо. Дочь — восемнадцатилетняя большевичка, с опытом подполья, приобретенного в предоктябрьский период. А сыновья закаляются в эти страшные дни. Никто не толкал их на этот путь, дети сами, по примеру родителей, стали на него.

Трагедия Архангельского комитета не испугала детей Петровых. Катя первой принесла страшную весть:

— Ужасно, мама! В квартире Теснанова полицейские учинили разгром. Грудного ребенка выхватили из люльки, бросили на пол. Зверье!

Горевали молча, вспоминая павших, думали об отце. Может, и он сложил голову на Мхах, но вслух об этом не говорили. Катя продолжала быть связной. Осторожно, заметая следы, заходила к знакомым подпольщикам, принимала поручения, несла их другому, третьему.

Бывая в разных частях города, дочь и сыновья Петровы приносили в дом разрозненные сведения, а мать суммировала их, знакомила с ними тех, кого встречала. Больше всего Юрченкова, который временами забегал на минутку. Однажды Григорий зашел в необычно приподнятом настроении.

— Жив Александр Карпович! — объявил он.

Александра Алексеевна кинулась к нему, словно боясь, что он уйдет, не рассказав подробностей, которые ему наверняка удалось добыть.

— Закрытый суд состоялся, — пояснил он. — Вроде бы пять или восемь лет дали ему.

В другое время это огорчило бы, а тут обрадовало. Тюрьма — это все-таки не Мхи... Может, и свидание разрешат.

Однако стражники не переменились, встречая ее прежним «не разрешено». В чем дело?

Как-то с улицы прибегает запыхавшийся Лева, на нем лица нет.