Екатерина Франк - Под флагом цвета крови и свободы

– Вы ведь поможете мне в этом, сеньорита? – напряженно спросил он, наклоняясь вперед и кладя руки на подлокотники кресла девушки. Защита, просьба, ловушка, капкан – чем угодно мог оказаться этот жест, и меньше всего она хотела в эту минуту гадать, чем именно. В любом случае, Эрнеста была не из тех девушек, которых можно было бы смутить даже столь откровенным, давящим вопросом: слишком много лет до того она медленно и неизбежно привыкала к пониманию, что единственное пространство, принадлежащее только ей – то, что занято именно в эту минуту ее телом. Взгляды на него, чрезмерную близость и даже прикосновения она давно научилась терпеть и не замечать, если требуется; и тем более сложно было бы напугать ее таким образом. Куда больше беспокоили ее горящие безумной настойчивостью глаза капитана Гарсии – казалось, что этот человек способен абсолютно на все ради достижения своей цели.

– Когда они умрут, этот мир выдохнет с облегчением, – сжимая ее ладонь, с жаром продолжал испанец. – Велика ли потеря от кучки воров и убийц! О, это будет лишь началом, сеньорита, началом новой, нашей эпохи…

Эрнеста, не отводя взгляда, положила вторую руку поверх их сплетенных пальцев. Голос ее чуть заметно задрожал, дыхание стало глубже и медленнее.

– Капитан, жизнь моих родителей очень много значит для меня, – едва размыкая губы, шепнула она. – Скажите, что скоро я смогу увидеть их и обнять – и я сделаю все, что вы пожелаете.

Мгновение Гарсия колебался – и у нее упало сердце, хотя каким-то чудом ей удалось сохранить прежнее выражение лица – но затем отодвинулся назад и пожал плечами, усмехнувшись углом рта:

– Разумеется, вы увидите их. Вам совсем немного нужно подождать, всего лишь пока мы не возьмем Тортугу, – забывшись, прибавил он, и Эрнеста вздрогнула – последние слова отрезвили ее.

– Уже поздно, капитан. Я пойду к себе, – поднявшись с места, она подошла к двери, чувствуя себя так, словно разом постарела на полвека; Гарсия вдруг окликнул ее:

– Сеньорита!

Он стоял у стола, и в ярком свете свечей за его спиной на полстены расползалась огромная черная тень; Эрнеста сложила руки на груди, и губы ее дрогнули в вежливой улыбке. Гарсия заговорил глухим, неверным тоном, похожим на шелест осенней травы:

– Вы меня спросить о чем-то хотели?

– Только об одном, – Морено стиснула пальцами дверную скобу. – Вам не кажется неосмотрительным почти полное отсутствие шлюпок на кораблях? Не помешает ли вашим планам невозможность для матросов вести ремонтные работы, проводить вылазки и вообще выходить в порт?

– О, нисколько, сеньорита! – махнул рукой испанец – черная тень ощетинилась пятью выступами у виска, словно олень с одним отрубленным рогом. – Никто из моих людей не должен покидать борт, ни с ведома капитана, ни тем более без него. Иначе как бы я смог поддерживать среди этих негодяев дисциплину?

– Очень предусмотрительно, – из последних сил улыбнулась Эрнеста, сдерживая холодный ужас, колотившийся изнутри в грудной клетке. Ее еще хватило на то, чтобы доплестись до своей каюты; захлопнув за собой дверь, девушка ничком повалилась на ненавистно–непривычную кровать, впиваясь ногтями в покрывало. У нее не выходило даже плакать – только глухо выть, прихватив зубами край подушки.

– Говорил я тебе, говорил, – захрипел из угла уже знакомый голос, но Морено даже не подняла головы, когда скользкая, холодная и жесткая рука легла ей между лопаток. – Говорил, не верь никому! Ни Эдвард, ни Гарсия – оба они предадут, если надо… Обмани их, обмани первая: сделай эти корабли своими, не то пропадешь, – сипел ей в ухо давно умерший Флинт, стуча костяным оскалом у самого уха. – Все уйдут, все умрут: смерти жертва нужна! Отдай ей их жизни, пока не забрали твою…

Эрнеста отбросила одеяло от подбородка, села прямо, отвернувшись к стене.

– Поди прочь, – тихо и отчетливо проговорила она, прижимая веки пальцами. – Уходи туда, откуда пришел, и никогда не возвращайся. Оставь живых в покое: ни тебе до них, ни им до тебя больше дела нет. – Подождав минуту, она открыла глаза и огляделась по сторонам: в каюте было тихо, лишь с чуть слышным стуком ходила туда–сюда распахнувшаяся оконница. Эрнеста встала, захлопнула ее, постояла так немного; затем, подстегнутая внезапной мыслью, схватила свой камзол, накинула на плечи и вышла вон.

***

– Роджер! Роджер, малыш, идем скорее, – пыхтя и отдуваясь, позвал с порога боцман Макферсон. Рэдфорд–младший, отбросив наполовину вычищенный пистолет, вскочил и бросился к нему: