Лариса Шкатула - Казачья доля - воля-неволя

Между прочим, то, что его комната возле черного входа, Михаила Андреевича весьма радовало. Он мог не подниматься по парадной лестнице, и вообще выходить на подворье так, чтобы вся станица его не видела.

Когда он впервые шел по парадной лестнице, то чувствовал… Будто не к родной дочери в дом идет, а к какой-то чужой богатой госпоже, которая вызвала его к себе для беседы. Теперь все понемногу налаживалось.

Семен ехал по дороге, которая уже подсохла после весенней распутицы. Весна потихоньку забирала свою власть. Вокруг него, на полях пробивалась ровными рядами озимая пшеница, воздух, напоенный весенними ароматами, кружил голову, так что Семен запел:

Цвитэ тэрен, цвитэ ясный,

Тай цвит опадае,

Хто с любовью нэ знается,

Той горя нэ знае.

Песня обычно пелась от имени девушки, но Семен еще в шестнадцать лет переделал ее на свой лад и с удовольствием распевал, когда никто не слышал. Вот как сейчас.

Я молодый казаченька,

Та всэ горе знаю,

Вечерочку нэ дойив я,

Ничьку нэ доспав я!..

И сам смеялся над своими неуклюжими стихами.

Настроение у него было хорошее, только в груди щемило что-то. Будто он не сделал какое-то очень важное дело, или сделал, но не так, как надо…

Семен недавно переехал через мост и теперь перед ним расстилалась донская земля, которая, в общем-то, не слишком и отличалась от кубанской.

А когда он проезжал мимо рощицы, которая еще не покрылась зелеными листьями, но почки уже как следует набухли, кто-то ворохнулся в кустах, а Семен от неожиданности чуть с коня не упал:

– Ты чего орешь?

– А вы кто? – он остановил коня, но будто ненароком руку на кинжал положил.

– Дозорный, – пояснил тот.

Семен огляделся: вблизи не было никакого жилья, ничего такого, что нужно было бы охранять. И дозорный был странный. Одетый во все старое, хотя на вид вовсе не грязное, но это старье позволяло ему сливаться с окружающей природой, точно жуку-богомолу. Прильни к какому-нибудь стволу или кусту, и вот уже ты часть их, издалека вовсе не отличимая.

– Куда путь держишь? – продолжал спрашивать странный дозорный.

– К атаману Рябоконю, – сказал Семен, – у меня и письмо к нему имеется.

– К Савве Порфирьевичу, – качнул головой дозорный, – наш станичный атаман. Очень заслуженный человек. Передай ему: Голик докладывает, все спокойно.

– Голик?

– Ну, да, фамилия у меня такая.

В станицу въехал Семен неспешным шагом, посматривая по сторонам, решив не спрашивать, где дом атамана? Он наверняка самый лучший. Может, даже такой же высокий, как у Любы. И чуть мимо не проехал.

Дом был как дом. Мазанка. Разве что, не соломой крытый, а черепицей.

Семен уже мимо него проехал, но посмотрел на девушку, которая вместе с какой-то пожилой женщиной сажала в палисаднике перед хатой цветы, встретился с ее синим взглядом, и пропал. Кажется, даже рот приоткрыл от изумления: как такая царская красота в земле ковыряется!

Он поклонился ей, не сходя с коня, и спросил:

– А не подскажете ли мне, красавица, где дом станичного атамана?

Девушка поднялась, одной рукой подбоченилась и сказала, будто пропела:

– Так вот он его дом и есть!

– А вы, значит, дочка Саввы Порфирьевича?

– Дочка и есть! – неожиданно пробасила женщина, сажавшая цветы и поднялась с колен. – Кто ты такой, и какое у тебя дело до Саввы?

– Я с Кубани. Казак Семен Гречко. У меня к Савве Порфирьевичу письмо!

– Савва Порфирьевич в своих конюшнях, больше ему быть негде, – продолжала женщина. – А ты, Семен, проходи в дом, мы гостям всегда рады! Меня зовут Алена Романовна, я вроде как заведую всем его хозяйством.

– Почему же, вроде, нянюшка, – улыбнулась Семену девушка. – Ты – наша заведующая и есть.

– Подождала бы, пока взрослые тебя представят, – укорила ее та, которую называли нянюшкой. – Не забывай, Ульяна, ты невеста, и теперь не можешь с парубками заигрывать.

– Какой же я парубок? – фыркнул Семен, – у меня уже и седина кое-где имеется.

– Женат? – строго спросила Алена Романовна.

– Нет, – вздохнул Семен, – свою единственную пока не встретил.

– Единственную! – Алена Дмитриевна, до того шедшая впереди, обернулась и смерила Семена с ног до головы. – И впрямь уже не молод, а все в сказки веришь. Единственной женщина становится, если мужчина ее уважает, чтит как мать своих детей, как ту, которую ему Бог дал. Недаром старики говорят: стерпится – слюбится. Потому, что если не терпится, то и никакая любовь семейной жизни не выдержит. Любовь в семье держится только на терпении…