Лариса Шкатула - Казачья доля - воля-неволя

Денег у Семена с собой было достаточно. Основную часть Люба зашила за подкладку. Теперь она как-то незаметно приняла на себя все обязанности матери. Стирала, готовила, следила, чтобы ее братья вовремя поели, зашивала порванную одежду.

Правда, не всегда она делала это сама. Даже часто и не сама, но следить – следила. Похоже, ей понравилось, что можно иметь в доме слуг, и не очень самой стараться, делать всю работу. Так, в охотку, понемногу… И это тоже было в Любе новым, непривычным. Оказалось, что, поступив однажды не так, как все, она увлеклась ролью госпожи. Тем более, что прибывавшие из средней полосы иногородние зачастую были так бедны, что она могла платить им совсем немного.

Точно так же, как и за братьями, она стала теперь ухаживать за отцом, который, поколебавшись, все же остался в доме, предварительно съездив к себе на подворье; оно становилось как бы и не его.

Михаил Андреевич никогда прежде не зависел от других, а теперь на старости лет стал приживалкой?! Это его расстраивало, и Люба, понимая, вилась вокруг отца, стараясь исполнить любое его желание.

Но теперь поздно было что-то менять. Взять власть над Матреной он не сможет – поздно. Жить под ее каблуком… Только теперь он осознал, как это тяжело. Двадцать пять лет прошли с Зоей – их из жизни не выбросишь. Иное дело, когда от плохой жизни переходишь к хорошей. А когда наоборот? И тут уже маловажно, что новая жена помоложе, и телом упруга, а в один прекрасный момент тебе становится рядом с нею трудно дышать, как будто тебя заживо похоронили. Или ты сам себя похоронил…

Знали бы станичники, что за мешки увез на телеге старый Гречко, покидая навсегда свою хату! Вязаные половики, вышитые рушники, что безжалостно содрала со стен и полов Матрена, вынося их в летнюю кухню.

– Старье! И вышивка… Сразу видно, неумеха старалась.

Почему она так яростно уничтожала даже следы Зои, которая, как ей казалось, смотрела на нее из каждого угла, он не понимал.

Поначалу Матрена пыталась его уговаривать.

– Миша, ты обиделся. На что? Что я ворчу да тебя ругаю, так, где ты видел жинку, чтобы на мужа не ругалась?

Но когда он стал выводить из конюшни лошадей… Стала орать так, будто он ее убивал.

– Люди добрые, помогите!

Трое ее детей, не поняв, в чем дело, тоже стали кричать вместе с матерью.

В конце концов, Гречко не выдержал, схватил старенькую двустволку и прохрипел сквозь зубы.

– Не замолчишь, порешу и тебя, и себя, а дети сиротами останутся… Да замолчи ж ты! Всю худобу тебе оставляю. Две коровы, овец, всю птицу, и шесть лошадей. Шесть! Себе возьму одну хозяйственную и одну выездную. Не жадничай. Не милостыню же мне идти, просить. А то пойду к атаману, и он судом у тебя половину всего отберет.

Конечно, никуда ходить он не собирался, но угроза подействовала.

По станице он ехал на телеге, с привязанной к ней лошадью. В телеге только и было, что немного сена на первое время да два мешка овса, который он собирался посеять на своей земле. Придется все начинать сначала, но это его не пугало. Как ни странно, даже петь захотелось. Но он постеснялся. Правил лошадью – конечно, можно было взять коняку у Любы, но неудобно, имея своих – и раскланивался со станичниками.

– На новое житье, Миша? – окликнула его Валентина Шарова. Тоже вдова, на которую он посматривал, пока Марьяна сама не утвердилась в его хате.

– На новое, – кивнул он, – не имела баба забот, купила себе порося.

– Так что ж ты теперь, этого порося продал? – невольно прыснула женщина.

– Та ни, добрым людям оставил.

Он подметил сочувствие в глазах Валентины. Немудрено, что она все знает. Да и кто в Млынке не знает?

На что польстился? На то, что Матрене всего тридцать пять лет, а она в него, такого старого, влюбилась… Влюбилась! Только из церкви после венчания вышли, так любовь сразу и закончилась.

Если бы он женился на Валентине… О чем он думает? Неужели отцовская любвеобильная кровь в нем заговорила?

Михаил Андреевич у себя в комнате половики расстелил, повесил на стену вышитую крестиком картину, – Зоя долго над нею трудилась – озеро с белым лебедем, и на него сразу родным духом повеяло.

Люба, заглянув к отцу в комнату, ничего не сказала, только немного всплакнула. Она дала себе слово, ни в чем не противиться действиям отца. Пусть, что хочет, несет к себе, и вешает, и складывает. Хоть и свою старую винтовку. Казак он, или не казак?

Комната его так удачно расположена: возле черного входа, так что, в случае чего, гостям ее можно и не показывать.