Лариса Шкатула - Казачья доля - воля-неволя

– Для казака все, что выше коня, уже высоко.

– Ты-то на коне не ездишь! – смеялся над нею Семен.

– Не ездила, – поправила его Люба. – А теперь буду ездить. И когда ты станешь новых скакунов выращивать, кто их проезжать будет? Пока ты умелых коноводов найдешь. Лошади не должны застаиваться.

– А я что же, тебя не устраиваю?

– Но ты один, а лошадей будет много. Что же нам для этого, кого-нибудь из иногородних приглашать? Мы еще и денег не заработали, а уже начнем тратить?

– Хозяйственная ты моя, – обнимал ее за плечи Семен. – Мы еще конюшни не достроили, я еще с Дона ни одного коня не пригнал, а ты уже думаешь, как деньги тратить!

– Как не тратить, – поправила его Люба.

Семен уже привык считать своим домом Любин новый дом. Она уговаривала остаться здесь навсегда и не думать, где он будет жить.

– Куда мне одной такой домина? Думаешь, я просто так сделала его двухэтажным? Хочешь, твой будет весь второй этаж? Или просто пополам поделим. Я уже говорила с Леней – с Леонидом Владимировичем. Мы легко сделаем второй вход, когда ты женишься.

– На ком?

– Не знаю. На ком-нибудь. У нас в станице много красивых молодых женщин. Возьми хоть вдов, хоть незамужних девушек.

Семен улыбнулся, вспоминая этот их разговор. Он стал теперь поддразнивать сестру.

– Получается, вроде, я у тебя как в приймах.

– А у Матрены в приймах жить лучше? Иди, живи, узнаешь, почем фунт лиха!

– А когда Гришка женится?

– И Гришке места хватит. Нет, ты как хочешь, а я постараюсь вас при себе удержать. С тех пор, как мама умерла…

Люба содрогнулась.

– Я вдруг почувствовала, что такое одиночество. От меня будто враз отвернулась вся семья, и я осталась одна. Отец ходил, чужой и молчаливый, Григорий – чуть от рук не отбился. Даже ночевать стал, где придется, только бы не идти домой, где уже вовсю хозяйничала Матрена.

– Отец… Мы совсем его забросили, – проговорил Семен. – Если на то пошло, не так уж он перед своими детьми и провинился, но все трое будто сговорились забыть о том, что он живет неподалеку.

Эта мысль его все время мучила. Кстати, прежде, наверное, он, как и Люба, жил бы, не думая о том, как отцу плохо одному. Он – человек взрослый, и не дело детям указывать, как ему жить.

Каторга не то, чтобы сломила его, но, помяв и потерев, подержав в крепком растворе соли, сделала мягче. Или чувствительнее. По крайней мере, к близким родственникам. И он, не выдержав, сказал:

– Если ты говоришь, что твой дом, это и мой тоже…

– Твой-твой, – подтвердила Люба.

– Я хочу привезти сюда нашего отца… в гости. Ты же ни разу не приглашала его к себе?

– Ни разу, – криво усмехнулась сестра. – У нас ведь не принято мужу ходить в гости без жены?

– Не принято.

– Вот я и не пригласила. Потому что с самого начала знала, ноги ее в моем доме… в нашем доме не будет!

Она помолчала и нехотя призналась.

– Если хочешь знать, я даже завещание написала…

– Ты… завещание? У тебя… какая-то болезнь? Ты плохо себя чувствуешь…

Семен всерьез забеспокоился. Не дай Бог, Люба как и мама вдруг заболеет и умрет!

– Да не суетись, ничего у меня, слава Богу, не болит. Но мало ли что может случиться. Вон в прошлую зиму Ксюша Чумак, на год моложе меня, под лед провалилась. Вроде, и вытащили ее, и откачали, а никто вылечить так и не смог. Даже Ёсич. Какая-то скоротечная чахотка… Вот я и подумала: все мы под Богом ходим. Умру я, Матрена отца уморит, а потом у вас с Гришкой мой дом и отсудит!

– Любашка! – от удивления едва пришел в себя Семен. – Что ты такое говоришь!

– Я в наш дом всю душу вложила. Вон, спроси у Леонида, с какими трудностями мы сюда ванну везли, во сколько мне это обошлось! Да что там, ванна, а трубы, а изразцы – тут каждый камень моими слезами полит, и все этой змее отдавать?!

Семена удивила ее горячность: вот ведь как досадила сестре мачеха! Но мысль об отце не отступила.

– Давай, я за отцом на телеге заеду… ну, вроде, как хочу свои земли посмотреть.

– Кстати, о твоих землях, – оживилась Люба. – Хорошо, что ты об этом заговорил. Твои земли тоже надо забрать. Они до сих пор в руках отца, мне их не отдали, вот и забери. Вроде, их тоже иногородним сдают, но пусть пользуется этим кто угодно, только не Матрена.

Такая злость звенела в голосе Любы, что Семен подумал, надо бы в этом разобраться. Он прежде не задумывался, чего сестра так ненавидит мачеху? Ведь жила она с Матреной вместе совсем недолго. Спросить у Любы – вряд ли ответит. Надо с Гришкой поговорить.