Лариса Шкатула - Казачья доля - воля-неволя

Какой же он все-таки великан! Семен подумал, что такого главнокомандующего солдаты наверняка бы любили: такая от него исходит мощь, такая сила – богатырь земли русской, да и только.

– Рыбалку я люблю, – поспешил сказать он, потому что со своими размышлениями замедлился с ответом. – Да только когда ж рыбалить? Служба.

– Сейчас возвращайся к своему командиру и скажи, чтобы он тебя прикомандировал, скажем, на два дня в эскорт великого князя. Мы через два часа остановимся, раскинем бивуак. Ваш обоз в полуверсте разместится. Вот ты и приходи завтра к моему шатру в пять часов утра.

Семен козырнул и вылез из кареты совершенно оглушенный с ним происшедшим.

– Подожди, казак. Твое отчество как? – спросил его тот, кто сопровождал цесаревича. Позднее Семен узнал – граф Сергей Дмитриевич Шереметев.

– Михайлович.

– Вот, Семен Михайлович, передашь записку хорунжему Кулику. А то он, поди, тебе не поверит.

Хорунжий, прочитав записку, взглянул на Семена, будто видел его в первый раз.

– Ты где был?

– Так это… в карете цесаревича ехал.

– Ага, хочешь сказать, что великий князь берет тебя к себе в услужение.

– Никак нет! – наконец пришел в себя Семен. – Спрашивал, умею ли я ловить рыбу.

– А ты что сказал?

– Как есть, умею.

– Нет, ну везет же дуракам! – досадливо крякнул хорунжий. И тут же повинился. – Прости, не хотел тебя обидеть. Но как это объяснить, в самом деле! В кои-то веки решил днем поспать, и на тебе, свое счастье проспал… И когда тебе нужно прибыть?

– Завтра, в пять утра.

– Скажешь часовому, он тебя разбудит.

Семен мог бы возразить, что он от волнения, пожалуй, и вовсе спать не будет, но промолчал. И пошел к своим, провожаемый задумчивым взглядом хорунжего.

Тот еще некоторое время постоял и проговорил себе под нос.

– А мне бы тоже, пожалуй, не помешало где-нибудь поблизости рыбку половить. Кто знает, вдруг цесаревичу червячок понадобится или щука крючок проглотит… В конце концов, дали мне за Шипку орден, спасибо, но могли бы и в звании повысить.

Правда, Семен этих рассуждений уже не слышал. Другой, может, и заметался – у него же с собой ничего не было: ни крючка, ни лески, ни грузила, ни самой плохой удочки, которую Семен обычно готовил заранее, вырезая из камыша. Но он не растерялся. Обоз и в самом деле вскорости раскинулся лагерем, а Семен попросил у каптенармуса небольшую гирьку в качестве грузила. Нашел куриное перо – для поплавка. И кусок проволоки, которую изогнул в виде крючка и конец заточил. Только зря старался.

Когда казак подъехал к расположению полка цесаревича, тот почти одновременно с ним появился из шатра, неся в руке две удочки, полностью снаряженные, и банку с червями. Так Семену и пришлось оставить нетронутыми свои заготовки.

Цесаревич на его заминку не обратил внимания, в это время показывая ему банку с червями.

– Граф Шереметев вчера накопал. А рыбу ловить не хочет. Неинтересно, говорит. Держи удочку и зевай! Спать он, видите ли, хочет!

Великий князь протянул Семену удочку, и тот, все не привыкший к простоте, с какой цесаревич обращался к нему, простому казаку, с робостью принял.

Уже через некоторое время они шли берегом Дуная, над которым едва забрезжил рассвет.

Видно, цесаревич приказал своей охране ему не досаждать, но те, следуя своим обязанностям, все равно не могли оставить великого князя одного. И как ни хоронились, шуршали в кустах, на что, впрочем, тот не обращал ни малейшего внимания.

– Что мне в тебе, Семен, нравится, – говорил ему наследник престола, – так это отсутствие всякого подобострастия. И я уверен, случись что, ты бы защитил меня своей грудью, долго не разговаривая о том и ничего от меня не требуя.

– Так и будет, – сказал ему Семен, – вы ведь, ваше императорское высочество, атаман всех казачьих войск, да как бы я нашего батьку грудью не закрыл. Нас, казаков, от рождения так воспитывают.

– Я знаю… Зови меня Александр Александрович, – заметил ему цесаревич, – а то ведь язык сломаешь: ваше императорское высочество. Вон у французов как просто: сир, и все. Так к Наполеону его воины обращались. А у нас все накручено-наворочено. Иной раз, знаешь ли, брат-Семен, простоты хочется, а не этих… марлезонских балетов! Веришь ли, когда умер мой брат Николай, все мои друзья-приятели в момент будто переродились. Стали кланяться, комплименты говорить, ни слова в простоте! Танцевали вокруг меня, танцевали, и не понимали того, что меня это вовсе не радовало. Может, потому, что я наследником не родился…