Лариса Шкатула - Казачья доля - воля-неволя

Он спешился, обнял молодую жену и сказал ей на ухо, щекоча шею усами.

– Я вернусь, ты жди. Отвоюем, и опять буду жить в станице. Я ведь на льготе. Станем деток воспитывать. Ты же мне родишь?

– Рожу! – кивнула русой головой Люба.

Она и сама не ожидала, что сможет так горевать из-за отъезда Василия, ей казалось, в глубине души она этого ждала. Не о своей же первой любви ей горевать! Дмитрий – ушел в город Златоуст и даже не оглянулся на хату, в которой она, Люба Гречко, прильнув к окну, тщетно ждала от него хотя бы прощального взмаха руки. Не дождалась… Опять за рыбу гроши! Ведь уже забыла Митьку, когда наконец он навсегда уйдет из ее души?!

Василий решительно отодвинул ее от себя, почувствовав на щеке горячие слезы.

– Все, беги домой, сейчас уже поедем.

И тут как раз атаман скомандовал:

– С Богом, ребятушки, садись!.. Сотня, справа по три, шагом марш!

В расположение Второго казачьего полка из станицы Млынской выезжала сотня казаков, которые призывались на казачью службу впервые. Сопровождали их офицер, вахмистр и два урядника, одним из которых был урядник Василий Бабкин, с некоторых пор родственник семьи Гречко, а значит и молодого казака Семена Гречко.

Провожали Василия вначале свекор со свекровью, благословляли иконой. А потом уже Люба, которую Василий довез, посадив впереди себя на коня.

Василий обменивался со всеми приветствиями, выслушивал приказания старших, пока не раздалась эта самая команда: «Прощайтесь!»

А Василий, попрощавшись с Любой, был уже на службе, бдительно надзирая за казаками: правильно ли те себя ведут?

Звеньями, по три казака в конном строю, сотня поехала вокруг церкви. Станичники смотрели на будущих воинов с одобрением: так у них было все ладно, так крепко сидели в седле, что у тех, кто оставался, не было сомнения: лучшего войска и не найти.

Когда сотня, объехав церковь, остановилась у церковных ворот, чтобы в последний раз перекреститься, в церкви ударили «сполох», и раздалась команда:

– Сотня, наметом, с гиком, ма-арш!

На мгновение наступила тишина, и почти тут же сотня сорвалась с места, казаки засвистели и заулюлюкали, помчались к выезду из станицы. Вскоре только пыль вилась по дороге.

Но бывалые казаки знали, что это не все «прощание». Версты через три казаки останавливались, подправляли подпруги и уже, не спеша, шли на рысях к тому месту, где их ждал заранее отправленный обоз с фуражом.

Длить расставание не считали нужным. Долгие проводы – лишние слезы, а вот теперь можно было расслабиться. Покормить коней и выпить в кругу друзей вторую чарку: закурганную. И поесть, как следует на дорогу.

Она шла домой. Да, у Любы теперь другой дом. Когда провожали ее подружки в замужнюю жизнь, пели:

А там гора камяныстая,

А свекруха норовыстая.

Вона мэне норова покаже.

Вона мэне правдоньки нэ скаже.

Вот так, одних песен наслушаешься, и покажется, что хороших свекровей на земле и не существует.

Но оказалось, что и здесь Любе повезло. Может, у подружек ее свекрови и были «норовистыми», а у Любы – нет. И свекор. Может, потом что-то изменится, но Люба прожила в семье Бабкиных уже два месяца, а ни от кого из родителей Василия слова плохого не услышала. Все Любонька да Любонька. Может, потому, что у родителей Василия были только сыновья? И так случилось, что те с невестками жили в своих собственных домах, младший брат Кузьма учился в кадетском корпусе в Екатеринодаре, и с родителями оставался только Василий. Люба, самая молоденькая из невесток, вызывала у свекра со свекровью горячую симпатию, и они старались наперебой жалеть младшую невестку.

На большие хозяйственные работы приезжали сыновья, помогали родителям, забегали невестки – помочь свекрови, так что Любу старики кохали, как неродившуюся у них дочь.

Люба могла бы уходить с другими станичниками, поехать обратно на телеге с отцом, но ей захотелось побыть одной. Потому она свернула в боковую улочку и пошла, соображая, как ей теперь жить?

То есть, она прожила замужнею жизнью совсем немного и не знала, будут ли от этого какие-нибудь последствия? Никаких изменений в себе она не чувствовала, но, может, беременность и не дает почувствовать себя сразу?

Она прошла уже достаточно много, но потом вдруг вспомнила почти полумертвую мать, которая держалась прямо из последних сил. В руке Михаил Андреевич держал пузырек с настоем валерианы, взятом не иначе в ящике с лекарствами самой Зои Григорьевны.