Лариса Шкатула - Казачья доля - воля-неволя

Неужели она не казачка? Неужели только мужчины могут рассуждать о свободе, которую так любят казаки, и эта свобода, выходит, только для них, а вовсе не для женщин?

Но чем больше Люба о том думала, час за часом проводя на теткином подворье, помогая той по хозяйству, тем меньше оставалось у нее надежды на то будущее, которое она себе до сих пор рисовала.

И как складывала наряд за нарядом в невестин сундучок, и как представляла себе, что вот она в праздник надевает этот кашемировый платок поверх кожушка, берет своего мужа Митеньку под руку и идет с ним гулять по станице.

А он на нее посматривает: какая красивая у меня жинка, любуется.

Тетка Галя племяннице обрадовалась и вовсе не старалась загружать ее работой, а все стояла у плиты и кормила бедную девочку то блинами, то пирогами с яблоками.

А то отправляла ее погулять по лесу, туточки, недалече, еще остались на кустах орехи – можно полакомиться. И поглядывала с состраданием. То ли отец успел ей что-то сказать перед отъездом, то ли тетя Галя сама догадалась, что за беда у племянницы, и про себя жалела ее, не в силах помочь.

– Можно я на речку схожу? – спросила Люба.

– Да что ж там хорошего, в нашей речке? Мутная, быстрая, ни искупаться, ни постирать, мы подалее ходим, на ставок…

Сходила Люба и на ставок – неинтересно. А потом все же в один из дней направилась на речку. Посмотреть.

Эта и в самом деле мутная, с ревом несущаяся вода далеко внизу, притягивала Любу. Горная река, втиснутая в узкие каменные берега, упорно пыталась из них вырваться. При этом тащила за собой огромные валуны, играя ими, как камешками. Девушка не могла надивиться: откуда такая сила у воды?

Что там такое – река или зубастый зверь, который все глубже вгрызается в камень, но не оставляет после себя острых краев, а обкатывает, шлифует его изо дня в день, будто устраивает для себя ложе?

Река непрерывно и яростно бурлила, билась о камни так, что брызги долетали даже сюда, на высокий крутой берег, где стояла Люба. Теснина. И хутор, расположившийся поблизости, носил такое же название – Теснина.

Вдруг камень сорвался из-под ноги девушки и устремился вниз, увлекая за собой мирно дремлющие на солнце другие камни, которые выворачивались из привычных гнезд. Каменный ливень с грохотом прокатился по обрыву и рухнул вниз, будто показывая девушке, как она бы сама падала сейчас вместе с ним, если бы предусмотрительно не отошла от края обрыва.

Нет, она не сможет точно так же скатиться, страшно!

Испуганный крик вырвался из груди девушки, отозвавшись эхом на противоположном берегу.

– Господи, спаси!

Девушка огляделась. Никого… И только река бьется внизу как живая, рвется из каменной клетки.

Красивая яркая бабочка-мотылек села на сарафан Любы. Девушка некоторое время полюбовалась хрупким созданием, да и смахнула ее: лети дальше…

– Ты из себя-то несчастную не показуй! – приговаривала мать, не обращая внимания на горестные вздохи дочери, когда собирала ее в поездку. – Ишь, бидолаха! Родители – звери, хорошего жениха ищут, а она заранее нос воротит! Другая бы отцу-матери в ножки поклонилась. А эта… Замуж она не пойдет! Да кто тебя спросит! Отцу скажу, он тебя плеткой отходит, для вразумления, на задницу не сядешь. А то и сама лозину вырежу, да по ногам, по ногам!

Безжалостная у Любови мать, безжалостная! У других матери разве такие? Вон Татьяну Бойчук замуж выдавали, так подружка вместе с матерью обнялась и плакала, – там отец все решил и никто ему был не указ, а эта…

– Езжай, – говорит, – к отцовой сестре, тетке, значит, – на хутор, там у тебя будет время подумать… Да и того соблазна не станет, что теперь перед глазами мелькает, глупую девчонку с толку сбивает.

А отец? Он эту материну выдумку про хутор сам и привел в исполнение. Усадил дочь в повозку и отвез в горы, где всего три двора, а молодых людей и вовсе нет. Ссылка это называется, вот что!

Она запела, как завыла, нарочно высоким голосом:

Позавьялы вси квиточки,

Шо я насадыла.

Нема ж того казаченька,

Шо я полюбыла.

И заплакала.

Вот возьмет Люба, с духом соберется да и бросится вниз, в эту горную реку. Разобьет ее молодое тело о камни, вынесет обезображенное на равнину и где-нибудь там, в спокойном течении Лабы прибьет к берегу – девушка содрогнулась от собственной мысленной картины… Как же ее хоронить-то будут? Такую битую-перебитую? Придется закрывать лицо, чтобы люди не пугались.

И Митька ее лица тоже не увидит…