Тейн де Фрис - Рембрандт

И вот все завертелось, быстро, как во сне, когда годы превращаются в минуты и события, вытесняя друг друга, сменяются с калейдоскопической быстротой…

Магдалена не отходила от постели больного, и Титус купался в счастье. Люди, значительно менее тонкие, чем он, и те поняли бы, что значит, если женщина внезапно отметает все общественные условности, стоящие на ее пути, и проявляет самоотверженность, достойную удивления. Много дней подряд наслаждался Титус теплом нежной заботливости, которой Магдалена окружала его. Это было так неожиданно… в особенности, если вспомнить ее поведение в те дни, когда надменная, холодная и мечтающая о легкой победе, она приезжала в его лавку и старалась завоевать расположение Рембрандта и Хендрикье…

В долгие послеобеденные часы, когда сентябрьское солнце распыляло по всему дому бледное золото и силы его постепенно восстанавливались, Титус раздумывал над прошлым и над тем, какое место занимала в нем Магдалена. Он помнил, что она восхищала его и лишала покоя, и думал о внезапно происшедшей с ней перемене, о неправдоподобных сплетнях, распространявшихся о ней.

Теперь, наконец, все разъяснилось. Она здесь, в доме тетки — удивительно, ведь ему никогда не приходило в голову, что Тиция и ее тетка! — и ухаживает за ним. Она отстраняет Яна Сваммердама, когда наступает время принимать лекарство; она подает стакан, когда Титус просит пить; а однажды, прикинувшись спящим, он почувствовал на лбу ее дыхание.

Титус никогда не помышлял о женитьбе; да и на ком ему было жениться? Но ему льстило, что есть вот такая женщина, которая любит его, что именно ради него она отказалась от блестящей светской жизни и сейчас, наперекор всем городским кумушкам, покинула родительский дом и выхаживает его, его, Титуса. Когда днем его оставляли одного, он вместо того, чтобы поспать, как ему полагалось, лежал в эти долгие часы мертвой послеобеденной тишины с открытыми глазами, чувствуя, как крепнут силы, а душу охватывает истома и радость.

Он стал пошучивать с Магдаленой; схватив ее за руку или за платье, не отпускал, пока не поцелует ее в щеку или в лоб. И каждый раз он видел, как вспыхивало лицо Магдалены румянцем радости, как глаза ее, точно звезды, лучились золотом.

Когда ему разрешили небольшие прогулки, Магдалена всегда сопровождала его. Тиция Коопаль, оставляя их вдвоем, подавала знак служанке, чтобы та вышла, кивком головы выпроваживала Яна Сваммердама и, хотя вполне отдавала себе отчет в рискованности своих действий, останавливала строгим взглядом даже Франса Коопаля, когда тот, озабоченный судьбой влюбленных, пытался выяснить положение вещей.

Осенью Титус и Магдалена вдвоем пришли в мастерскую Рембрандта. Великий художник сидел у окна и отдыхал. Когда они вошли, он повернулся к ним. В первую минуту им показалось, что он не узнал их. Но в следующее мгновенье он привстал и улыбнулся своей детской улыбкой.

Титус обнял Магдалену и подвел к отцу.

— Напиши наш портрет, отец, — сказал он. — Мы обручены.

Рембрандт снова улыбнулся. Он с шумом отодвинул стул и подошел к Титусу, Только после этого он обратил внимание на Магдалену. В глазах его появилось какое-то ищущее выражение, лоб наморщился. Он, по-видимому, вспоминал что-то. Магдалена протянула ему свою похудевшую руку.

— Это я, дядя Рембрандт, Магдалена…

Художник как будто вдруг вспомнил. Он удовлетворенно, хотя и невнятно, пробормотал что-то. Потом опять посмотрел на Титуса, глаза его заблестели точно у него была с сыном некая общая радостная тайна.

— Напиши нас, отец! — повторил Титус.

Он подтолкнул Рембрандта к мольберту и стал помогать ему.

Они натянули холст на подрамник. Рембрандт принялся смешивать краски, и Магдалена слышала, как дядя что-то насвистывает сквозь зубы. Старый художник был хорошо настроен. Мелкими шажками семенил он по мастерской. Халат его волочился по полу. Время от времени он бросал взгляд на Магдалену и что-то мурлыкал. Ей послышалось: «невеста Титуса» — и показалось, что слова эти приобрели почти торжественное, необычное звучание от того, как Рембрандт напевал их про себя.

Титус и Магдалена заняли свои места. Рембрандт не глядел на них. Продолжая напевать, он, сидя перед мольбертом, переводил взгляд только с холста на палитру, где, поблескивая, лежали бронза и кармин.

Титуса удивили эти тона. На Магдалене было темное платье, казавшееся почти черным; сам он был в костюме из коричневой французской ткани — последний крик моды амстердамских щеголей. Шепотом он обратил внимание Магдалены на странное сочетание красок на палитре.