Мэгги О'Фаррелл - Хамнет

Поляки, однако, мастерски убивали крыс. Они подходили к этому как к своеобразной охоте, оставляли крысам приманку, а сами лежали в засаде с огромной лопатой. Едва эти грызуны появлялись — гладкие и разжиревшие на морских припасах, — поляки выскакивали с истошными криками и улюлюканьем и забивали их до смерти, отчего крысиные мозги и кишки разлетались по стенам и потолкам. Потом они отрезали им хвосты и, привязав их к своим ремням, расхаживали по кораблю, прихлебывая из бутылок какую-то прозрачную жидкость.

— Прям наизнанку выворачивает, — заметил один из мэнских моряков юнге, глянув на него с другого конца кубрика. — Верно? — И он похлопал себя по шее и плечам, где под робой кишели ненасытные блохи. — Проклятые крысы, — выругался он, перевернувшись в своей подвесной койке.

В Венеции у них ожидалась лишь короткая остановка — капитан спешил доставить груз в Англию для сокращения суммы убытков, чтобы получить нормальное вознаграждение и закончить это адское плавание, — но пока проходила очередная разгрузка и погрузка, он велел юнге раздобыть для корабля несколько новых кошек. Юнга стремительно сбежал на причал; ему не терпелось покинуть корабль с его тесными кубриками и трюмами, вонючими крысами и смертельно опасной лихорадкой. Сегодня еще два матроса слегли с лихорадкой, один с Мэна, как он сам, а второй из польских матросов, с изголовья его койки свисал украшенный крысиными хвостами ремень.

Юнге уже пришлось однажды прогуляться по Венеции в своем первом путешествии, и та прогулка отлично запомнилась ему: странный город, не поймешь — то ли суша, то ли море, по ступеням домов плещутся нефритово-зеленые волны, окна их освещаются мерцающими огоньками свечей, а вместо улиц лишь запутанный лабиринт узких проходов, выходящих к горбатым, перекинутым через каналы мостам. В таком месте, где в тумане угловатых площадей, окруженных высокими зданиями, трезвонят церковные колокола, можно запросто заблудиться.

Уходя, он оглянулся на моряков, которые передавали по цепочке ящики и мешки, перекрикиваясь друг с другом на смеси мэнского, английского и польского языков. Какой-то венецианец вез в их сторону нагруженную коробками тележку; он тоже кричал, но на местном наречии. Он жестами пытался привлечь внимание моряков, придерживая свои коробки, и юнга заметил, что на одной руке у него не хватало двух пальцев, а кожа на изуродованной руке выглядела странно сморщенной и оплывшей, точно свечной воск. Он взывал к морякам на корабле, показывая здоровой рукой на свои коробки, и тогда юнга увидел, что тележка так сильно накренилась, что коробки вот-вот упадут на причал.

Парень бросился вперед и выровнял тележку, улыбнувшись удивленному венецианцу с изувеченной рукой, но быстро рванул в сторону, завидев усатые мордочки кошек, сидевших под прилавком торговца рыбой.

Неведомо для них обоих, блоха с александрийской обезьянки — прожившая около недели на одной из выживших крыс, а до того заразившая кока, умершего вблизи Алеппо, — перепрыгнула с парня на рукав мастера-стеклодува, оттуда перебралась на его левое ухо и укусила в шею за мочкой. Он ничего не почувствовал, поскольку прохладный сырой воздух канала уменьшал чувствительность кожи, а сам он думал только о том, как бы погрузить коробки с бусинами на корабль, получить оплату и поскорее вернуться на остров Мурано, где ему еще предстояло выполнить много заказов, а помощники за время его недолгого отсутствия наверняка опять подерутся.

К тому времени, когда корабль проходил вблизи Сицилии, с африканской лихорадкой слег второй помощник, его покрасневшие пальцы начали чернеть, а тело так обильно потело, что капли просачивались на пол через ткань гамака. Его также похоронили в море, как и двух поляков, за пределами Неаполитанского залива.

Взятые в Венеции кошки, в свободное от ловли крыс время, по природной склонности предпочитали спать в трюме на коробках с бусинами из Мурано. Видимо, что-то привлекало их в этих тщательно перевязанных деревянных поверхностях, на боках которых белела начертанная мелом венецианская маркировка.

На этом этапе плавания в трюм спускалось мало народа, и когда эти кошки сдохли — а они сдохли быстро, одна за другой, — их необнаруженные трупы так и остались лежать на венецианских коробках. Покинув своих полосатых пушистых хозяев, блохи заползли в коробки и поселились в рваных прокладках среди множества разноцветных бусинок миллефиори (в той самой ветоши, которую сунул туда помощник мастера-стеклодува; того самого стеклодува из Мурано, работа в мастерской которого теперь остановилась из-за того, что многих рабочих свалила таинственная и смертельная лихорадка).