Мэгги О'Фаррелл - Хамнет

Швея торжествующе показала ей коробку.

— Смотри! — радостно произнесла она, взглянув на девочку, невысокую для своего возраста, белокурую как ангелочек и с таким же ангельским характером.

— Бусинки из Венеции? — всплеснув руками, воскликнула Джудит. — Неужели это их доставили?

— Да, наверное, — рассмеявшись, ответила портниха.

— А можно мне взглянуть? Можно посмотреть на них? Я сгораю от любопытства.

Портниха положила коробку на стол.

— Конечно, милочка. Ты можешь даже сама достать их. Придется только убрать все эти грязные тряпки. Бери ножницы.

Она вручила девочке коробку с бусинами миллефиори, и Джудит с нетерпением взяла драгоценный груз, просияв счастливой улыбкой.

Однажды, летним днем, когда Сюзанне шел второй год, Агнес заметила в доме какой-то новый запах.

Она кормила с ложечки с готовностью открывавшую ротик Сюзанну, приговаривая:

— Ложечку за маму, другую за папу. — И ложка с кашей вскоре появлялась изо рта пустой и блестящей. Сюзанна сидела за угловым столом в кресле, обложенном подушками. И Агнес еще привязала малышку к этому «трону» своей шалью. Ребенка полностью поглотил процесс кормления, маленькие пальчики сжались в кулачки, словно спрятавшиеся в домике улитки, взгляд неотрывно следил за движениями ложки от миски ко рту и обратно.

— Да-да, — открыв пошире рот, пискнула Сюзанна, показав четыре проклюнувшихся нижних зубика.

Агнес повторила за ней этот лепет. Она часто ловила себя на том, что не может наглядеться на своего ребенка, не способна отвести взгляд от лица дочки. Зачем ей смотреть на что-то другое, если она может бесконечно разглядывать ушки Сюзанны, нежные, как раскрывшиеся бутоны розы, крылатый разлет ее крошечных бровок, шелковистые темные волосы, прилипшие к макушке, словно нарисованные кистью художника? Она воспринимала своего ребенка как самое совершенное и чудесное творение: нигде в мире еще никогда не появлялось столь безупречное создание.

— Ди-де, — изрекла Сюзанна и ловким, стремительным движением ухватилась за ложку, отчего размазня выплеснулась на стол, на ее личико, нагрудничек и на платье Агнес.

Взяв салфетку, Агнес вытерла стол, стулья, изумленное лицо Сюзанны, пытавшейся подавить обиженный рев, и в тот же момент вдруг подняла голову и принюхалась.

Влажный, густой и едкий запах наводил на мысль об испорченной пище или отсыревшем грязном белье. Она впервые почувствовал такой запах. Если бы запахи имели цвета, то этот мог бы иметь серо-зеленый оттенок.

Не выпуская из рук салфетку, она взглянула на дочку.

Сюзанна, завладев ложкой, ритмично барабанила по столу, с каждым ударом закрывая глаза, она плотно сжала губы, словно такое постукивание требовало от нее полнейшей сосредоточенности.

Агнес принюхалась к салфетке, к воздуху в комнате. Прижалась носом к своему рукаву, потом к сорочке Сюзанны. В поисках источника странного запаха она обошла всю комнату. Откуда же он исходит? Запах наводил на мысль об увядших цветах, или растениях, слишком долго пролежавших в воде застойного пруда, или же о промокшем, закисшем лишайнике. Неужели в доме что-то загнивало?

Она заглянула под стол, на случай, если собаки Гилберта притащили туда какую-то дрянь. Подбоченившись, она встала посреди комнаты и сделала глубокий вдох.

Внезапно она поняла две данности. Она не знала, как поняла их: просто поняла. Агнес никогда не сомневалась в своих озарениях, не озадачивалась вопросом, как они рождаются у нее в голове. Она принимала их, как человек может принимать неожиданный подарок, с доброй улыбкой и ощущением легкого удивления.

Она почувствовала, что ждет ребенка. К концу зимы в этом доме появится еще один малыш. Агнес давно знала, сколько детей у нее будет. Ей открылось прозрение: она видела, что возле ее смертного ложа будут стоять два ее ребенка. И вот уже о себе заявил второй ребенок, он подал свой первый знак, едва зародившись в ней.

И также она поняла, что новый запах, этот гниловатый запашок не связан с физической реальностью. У него иная природа. Он является знаком чего-то… чего-то плохого, чего-то неладного, какого-то расстройства в ее доме. Она почувствовала, что какое-то духовное смятение копится и разрастается, как проступающая зимой из-под штукатурки черная плесень.

Ее озадачила противоположная природа этих двух чувственных данностей. Ее словно тянуло в две разные стороны: в хорошую — к будущему ребенку, а в дурную — к затхлому запаху.