Слава Телегин - Большая Книга. Том 1. Имперский сирота [litres самиздат]

Я ответил: «ну вот я тебе же и пою как раз», но я понимал, что ты тоже понимаешь, что я говорю это просто так, лишь бы ответить.

И в тот момент, я это знаю точно, последняя твоя искорка погасла. Я докурил сигарету, и ты сказала, что совершенно забыла о том, что вы с девчонками собирались пойти в какой-то там салон красоты. И что не сможешь пойти со мной на пляж. Нет так нет, – сказал робот. Мы поцеловались, как брат с сестрой на прощание, сказали друг другу «до завтра» и разошлись.

Дело было сделано, программа максимум выполнена – я стал мужчиной, о чем теперь можно будет с гордостью рассказать в Алма-Ате своим друзьям. А ты меня уже не интересовала, как не интересуют кота останки распотрошенной им птицы. Из всех чувств у меня остались только гордость и тщеславие. Ну как же. Я трахнул не кого-нибудь, а москвичку, красивую москвичку на два года старше себя! Переполненный этими двумя чувствами, я решил прогуляться по городу – просто пошел, куда глаза глядят без всякой цели, вверх от пляжа. Ты, наверное, ждала меня на пляже как раз в это время? И с каждой минутой ожидания чувствовала себя все более использованной? А в этот момент изнутри меня любовался своей новой ипостасью удачливый и нахрапистый самец-коллекционер.

Я забирался по извилистым улочкам все выше от набережной и вдруг увидел почтовое отделение. Мысль отправить кому-нибудь, например, тому же Андрюшке, телеграмму возникла моментально – слишком хотелось похвастаться победой. Вчерашний дрочер хотел раструбить всему миру, что ему удалось всунуть. Слава богу, что телеграмма предполагает участие телефонистки – ей сообщить такую дичь не повернулся бы язык даже у робота-осеменителя. Я смотрел на нее, ожидающую от меня текста, и внезапно слюнявое эгоистичное тщеславие внутри растаяло, как будто его и не было. И на почте остался опять умный, симпатичный и немного застенчивый юноша, любящий поэзию. Я не рассказывал тебе про свой кокон, и сейчас не стану, долго объяснять. В двух словах, мой психологический защитный кокон вдруг растворился. И мне захотелось дать тебе то тепло и ту любовь, которые ты так ждала от меня вчера.

Телефонистка через окошко громко напомнила, что ждет от меня текст телеграммы и адрес. Я же все еще на почте! Я надиктовал ей адрес Андрюшки Ветрова. А текст? Пусть будет классика, все-таки это почти Черноморск, почти «Золотой Теленок». И я отправил Андрюшке «Грузите апельсины бочками»…

Я вышел из дверей почты, захватив с собой карандаш и кусок бумаги, и через минут двадцать у меня был готов новый стих. А ты была адресатом этого письма-стиха.

Я сложил листок и поспешил назад на турбазу, чтобы этим своим произведением сказать тебе: «ты отдала себя не роботу и не самовлюбленному животному, а чересчур впечатлительному девственнику, укутанному из-за своей робости в кокон гормонов и неуверенности, и только из-за этого он так глупо вел себя. Я тебя не использовал! И я хочу сказать тебе спасибо, Лена. Пусть наш роман нельзя назвать любовью, все равно, ты – моя первая женщина, и я этого никогда не забуду».

Я почти бежал, повторяя эти слова, как мантру, чтобы не забыть, не напутать опять ничего. А когда прибежал, то увидел тебя с нашими Винницей-Тамбовом и еще ребятами постарше из Казани. В комнате у вас было весело. Курили, кто-то принес пиво. Я попробовал с тобой заговорить, но ты даже не посмотрела в мою сторону, продолжая о чем-то шутить с Ринатом, тридцатилетним или около того мускулистым парнем с татуировкой на плече. Ринат весь светился от счастья, еще бы – принимать твое такое внезапное к нему расположение и полное игнорирование меня, щегла, твоего бывшего ухажера. Внутри у меня все сжалось. Я выкурил с вами сигарету, вышел наружу и пошел на пляж – нужно было остаться наедине с собой. Я долго гулял по пляжу погрузившись в свои мысли, что даже ужин пропустил. А когда вернулся в номер, то моментально заснул – так вот и получилось, что я не передал тебе мое прощальное письмо-стихотворение:

Gold & Wine

За горизонтом диск сгорает нежно.

Алушта, Демерджи и безмятежно.

И я стою, в почти семнадцать, и

смотрю, как альбатрос крылом на части

Все это режет. Я безмерно счастлив,

И Ялта фонари зажгла вдали.

Се – gold & wine. На золоте заката

Массандра херес льет в бокал богато.

Граб с буком охраняют клятвы пар.

И твои губы, влажные от танца,

Так близко, что пора уж целоваться,

и сердце в ребра бьет, как Ринго Стар.