Проспер Мериме: Хроника времен Карла IX

— Этой проклятой « Железной руке », этому « Жаку-бессоннице » кусок в горло не идет, если он утром ни свет, ни заря не постреляет в католических убийц. Лихорадка его побери! Это чорт, а не человек, с ним никогда не выспишься. Клянусь бородой покойного адмирала, если не скоро начнут стрелять, я засну, как в своей постели.

— Ага!.. Ура!.. Несут водку! Сейчас душенька успокоится, слава богу, теперь не застудимся в этом проклятом тумане.

Покуда солдатам разливали водку, офицеры, стоя под навесом, окружили Ла-Нy и с интересом выслушивали план атаки на осаждающее войско. Послышалась барабанная дробь. Все стали на места. Пастор приблизился, благословил солдат, напутствуя их увещанием храбро исполнять долг, обещая в случае неудачи вечную жизнь, а в случае удачи — награду и благодарность сограждан при возвращении в крепость. Проповедь была коротка, но Ла-Нy она показалась очень длинной. Он не был похож на того Ла-Ну, который жалел о каждой капле пролитой французской крови. Теперь это был только солдат, спешивший, по-видимому, как можно скорее видеть перед собой картину боя. Не успела пасторская речь замолкнуть, а солдаты ответить «аминь», как он обратился твердым и жестким голосом к солдатам:

— Друзья! Пастор только что кончил свои правильные слова, предадимся в руки господа и девы Марии-воительницы. Первого, кто даст хороший выстрел, не прострелив паписта, я убью собственноручно, если поймаю.

— Вот чума! — сказал тихонько Мержи. — Эти речи совсем не похожи на ваши вчерашние.

— Знаешь ли ты латынь? — спросил его Ла-Ну грубо.

— Да, сударь.

— Ну так вспомни хорошие слова: «Аge quod agis» [72] Что делаешь — делай скорей. Примечание переводчика. .

Он скомандовал. Раздался пушечный выстрел, и отряд большими шагами вышел за город. Одновременно меньшие отряды, выходя из различных ворот, производили ложную тревогу во многих пунктах неприятельской линии, с тем, чтобы католики, предполагая общее нападение, не вздумали послать подкрепления против главной атаки, чтобы они боялись оголить любой пункт, находящийся под одинаковой угрозой.

Евангелический бастион, против которого были направлены усилия саперов католической армии, должен был особенно страдать от батареи из пяти пушек, поставленных на невысоком холме, имевшем на вершине разрушенный дом, до осады бывший мельничным строением. Подступы со стороны города были защищены рвом и земляным валом, а впереди рва были выставлены частые заставы часовых, состоявшие из пищальников. Но, как и предполагал протестантский полководец, их пищали, в течение многих часов бывшие в сырости, превратились в почти бесполезное оружие, а нападающие, хорошо снаряженные и подготовленные к атаке, имели несомненное преимущество перед людьми, застигнутыми врасплох, утомленными бессонницей, промокшими под дождем, закоченевшими от холода.

Передовые заставы часовых были вырезаны. Несколько выстрелов, сделанных каким-то чудом, разбудили батарейную команду лишь для того, чтобы она увидела, как неприятель уже овладел валом и взбирается на мельничный холм. И вот артиллеристы пытаются оказать сопротивление, но оружие падает из рук, скрюченных холодом, почти все пищали дают осечку, между тем как у нападающих ни один выстрел не пропадает даром. Победа уже несомненна, и протестанты, овладев батареей, издают жестокий крик: « Без пощады! Помните 24 августа! »

В мельничной башне было около полусотни солдат под командой капитана. Капитан в ночном колпаке, в кальсонах, держа в одной руке подушку, в другой шпагу, отворяет дверь и выходит, спрашивая, откуда такая сумятица. Далекий от мысли о неприятельской вылазке, он предполагал, что шум происходит из-за ссоры его солдат между собой. Разочарование было жестокое: под ударом алебарды он свалился на пол, купаясь в крови. Солдаты успели забаррикадировать двери в башню и некоторое время успешно отстреливались через окна. Но совсем около дома было сложено много сена, соломы и хвороста, приготовленного для устройства плетеных габионов [73] Военное сооружение из прутьев и земли, что-то вроде искусственного холма. Примечание переводчика. . Протестанты подожгли все это, и через минуту огонь охватил сооружение, доходя до верхушки. Вскоре изнутри стали доноситься жалобные крики. Крыша была объята пламенем и грозила обрушиться на головы несчастных, которых она прикрывала. Дверь горела, и баррикады, сделанные там, загородили выход, а когда осажденные пытались выпрыгнуть из окна, они падали в огонь или на концы копей. Ужасное зрелище открылось взорам. Какой-то рядовой офицер, в полном обмундировании, пытался, как и другие, выпрыгнуть через узкое окно. Его панцырь по нижнему краю оканчивался, следуя довольно распространенной тогдашней моде, каким-то подобием железной юбки [74] Подобное вооружение можно было видеть в Артиллерийском музее. Великолепный эскиз Рубенса, изображающий турнир, дает нам понять, как, несмотря на эту железную юбку, можно было все-таки сесть на лошадь. Седла были снабжены маленькими скамейками, которые входили под этот железный бордюр. Всадник сидел так высоко, что его колени приходились почти на уровне конской головы. См. сообщение о человеке, заживо сгоревшем в латах во «Всемирной истории» д'Обинье. , покрывавшей бедра и живот и расширявшейся в виде воронки для того, чтобы дать возможность корпусу двигаться при хождении.