Виктор Иутин - Кровавый скипетр

Редко бывал он теперь в Москве. И, увидев следы недавнего пожара, ужаснулся. Китай-город выгорел почти полностью, зияя обуглившимися руинами. Возле пепелища сновали собаки. Улицы же были пустынны – мало кто решился выйти из своих домов в такую жару. Едва ли не у каждого дома стояла бочка с водой, дабы при случае бороться с новым огнем.

– Ох, как бы снова пожара не было в нашей деревянной Москве, – удрученно протянул князь, ведя своего коня, также изможденного от духоты и нещадно палящего солнца.

Когда прибыл в свой терем, тут же велел искупать коня, а сам, скинув с себя промокшие от пота одежды, вылил на себя бочонок холодной воды и почувствовал облегчение. Вздохнув, князь перекрестился и прошептал, довольно зажмурившись:

– Благодарю тебя, Господи!

Узнав о приезде Ивана Петровича, направился к нему другой в недавнем времени опальный князь. Это был Федор Иванович Скопин-Шуйский. Уставший в дороге Иван Петрович был не рад внезапному гостю. Но, несмотря на это, встретил его как подобает – приоделся нарядно, супруга князя вынесла поднос с чарками медовухи.

Скопин был не один – с ним пришел еще один боярин, высокий, полноватый, с большой окладистой черной бородой, но его Челяднин знал очень хорошо – это был Григорий Юрьевич Захарьин, дядя государевой супруги Анастасии, недавно получивший сан боярина. А знал его Иван Петрович, так как приходился ему сродным племянником.

Григорий Захарьин поклонился хозяину, затем вместе со Скопиным, по старинному обряду, взял с подноса чарку, выпил и троекратно поцеловался с хозяйкой. Когда и Скопин расцеловался с женой Челяднина, Иван Петрович пригласил гостей за стол, на который слуги уже ставили тарелки, кувшины, кубки.

– Прости нас, князь, от такой жары и есть ничего не хочется, – вытирая вспотевший лоб, проговорил Скопин. – Но от холодного квасу не откажусь… Да и не за яствами твоими пришли мы.

– Что же привело вас? – спрашивал Челяднин, любезно улыбаясь.

– После того как опала государя легла на плечи нашего большого семейства Шуйских, – тяжело вздохнув, начал Федор Иванович, – никто не смеет головы поднять и что-либо сказать! Но ведь не государь правит! Глинские, чтоб им пусто было! Наместников своих по городам рассылают, казну гребут, нам же и слова сказать не дают! Ни власти, ни службы…

– В думе только Глинские слово и держат! – продолжал Захарьин. – Теперь-то наша семья ближе к государю, чем они, эти литовские псы!

Челяднин недоверчиво поглядел на своих гостей. Сам не так давно был в опале, да простил его государь. Снова пришли заговорщики, искушают его властью, силой. Тем, что князь давно хотел заполучить. Ведь именно потому сблизился он с Воронцовым. К тому же и Глинских он ненавидел за их жестокость, распущенность.

– Ходил я за помощью к родственникам своим, – сказал Скопин, – так никто и не решается против Глинских выступить. Александр Горбатый-Шуйский все грезит получить место в думе, заискивает перед Юрием Глинским. Напрямую мне поведал, что не пойдет на предательство против государя. Иван [18] Имеется в виду Иван Михайлович Шуйский, младший брат казненного Иоанном Андрея Михайловича Шуйского. же стал наместником в Новгороде да и не вылезает оттуда. Нужны нам деятельные, решительные союзники! Знаю, Иван Петрович, такой ты!

– Но как мы втроем сделаем это? – спрашивал Челяднин. – Глинские крепко сидят!

– Есть одно средство, – хитро прищурившись, сказал Григорий Захарьин. – В народе сейчас смута растет, в смятении горожане. Поднять его дуновением ветра можно!

– Недавно колокол-благовестник упал и раскололся. Дурной знак ведь! Страшный! Видели бы вы государя, – злостно хохотнул Скопин-Шуйский, – стоял над ним и глазел, как беспомощный теленок! И народ толпою собрался, волнуется. Ждали, что скажет им их государь, а он в слезах ушел и заперся во дворце.

– Как головы рубить, так наш государь первый! – кивнул Челяднин. – Слыхал, что скоморохами и юродивыми окружил себя. Это ли великий государь?

– Не за тем собрались, – остановил его Захарьин, – государь теперь родственник мне! Не стерплю плохих слов об нем! Молод еще! Ничего! Вот Глинских от него прогоним и начнем Русь подымать! Пусть увидит народ в нем величие!

– Прости меня, Григорий Юрьевич, может, лишнего чего молвлю, да и не по-христиански с гостем грубо говорить, но уж больно ты хвалишься родством с государем! – глядя боярину в глаза, проговорил Иван Петрович.

– А как не хвалиться, – пожал плечами Захарьин, – когда сила в руках моих будет? Я ведь один у деток брата своего покойного остался! Вместо отца им! Скоро будут первыми людьми в государстве! Никитку с Данилой уже пристроил, служат исправно. Данила – дворецкий при государе, племянник Василий – тверской дворецкий. Но ведь силы пока ни я, ни они не имеют! Все Глинские палки мне в колеса ставят! Ты уж прости, Иван Петрович, но не хвастаться я пришел к тебе, а за помощью! А там уж, сам знаешь, не забуду! Слово мое – кремень! Боярином станешь! И потом – мы же родственники, значит, помогать друг другу должны…