Виктор Иутин - Кровавый скипетр

– Ладно. Устал я с дороги. Прошу простить. – Иоанн сам поклонился Шуйским. – Пойду в покои. И потом, отчего мне печься о Москве? В надежных руках она!

Улыбка сошла с лица Андрея Михайловича, Шуйские тут же зашептались взволнованно, почуяв неладное. Иоанн же, развернувшись, направился в терем. Все молчали. Было слышно лишь кряхтенье холопов, разгружающих телеги, да фырканье и ржание лошадей.

Тогда-то и представили Иоанну нового стряпчего [12] Стряпчий – придворный чин, дворцовый слуга, отвечавший за царскую «стряпню» (платья, подушки, полотенца и т. д.). – мальчика Алексея Адашева. Он был ровесником государя; вошел в покои, светлый, кудрявый, светящийся, с большими посаженными далеко друг от друга глазами, в коих читалась какая-то печальная доброта. Поклонился и тут же покорно принял шубу. Иоанн, уставший с дороги, смерил его пристальным взглядом, затем отвернулся безразлично и начал расстегивать охабень [13] Охабень – широкий кафтан с откидным воротником и прорезями для рук в широких рукавах. .

– Откуда ты? – спросил деловито.

– Из дворян костромских, великий государь, – отвечал Адашев, глядя государю в глаза и принимая охабень (шубу унес спальник).

– Вот что, Лешка, – сказал Иоанн ему, садясь в кресло, – коли будешь верно служить – стану жаловать тебя!

– Не будет у тебя слуги вернее меня! – снимая с него сапоги, отвечал Алексей. – Угодно ли что-либо тебе, государь?

– Нет, все прочь. Устал, – мрачно ответил великий князь. Адашев, обув его в домашние легкие сапоги и переодев, исчез так же бесшумно, как и появился. Так случилось это знаковое, великое для всей России знакомство…

В ночь на двадцать девятое декабря Иоанн не мог уснуть. В покоях тускло горели свечи. В одной рубахе он подошел к окну. Там, снаружи, стражники, несшие караул, зябли, грелись у костров. И внезапно Иоанна обуял страх. Он знал – завтра все решится. И рисковал он не меньшим, чем своей жизнью. И жизнью многих своих подданных. От этого холодок пробежал по нутру.

– Господи, защити, – прошептал он, и дрожащий вздох вырвался из груди.

Утром в сводчатых натопленных палатах проходило заседание думы. Иоанн в черном кафтане с непокрытой головой, бледный, сел на трон и бегло оглянулся. Бояре, дородные, бородатые, в шубах и высоких шапках, сидят на лавках, смотрят на него. Иоанн, борясь с неимоверным волнением, опустил голову и до боли сжал пальцами подлокотники.

Обсуждали недавние сведения о возможном наступлении казанских полчищ на Москву. Андрей Шуйский как негласный правитель государства держал слово, поднявшись со своего места и выйдя на середину залы – дородный, с толстой золотой цепью на плечах, кою носили ранее лишь великие князья, с тяжелым взглядом, от которого у Иоанна по-прежнему все застывало внутри. Оглядев присутствующих, Шуйский рек:

– Послы наши в Казани, как вы ведаете, донесли, что хан снова собирает войска, дабы идти на Москву. Да, мы ждали наступления летом, но оно не свершилось. Теперь надобно снова укрепляться в восточных подмосковных землях!

– Да! Верно! – согласились хором бояре.

– Снова Владимир, Суздаль, Муром, Галич и Кострому займут наши полки. Рати собирать надобно спешно! – продолжал Шуйский, задрав бороду, будто он и есть спаситель Русской земли. Он говорил и говорил, наслаждаясь этим триумфом и своей складной речью, как вдруг твердый мальчишеский голос внезапно перебил его:

– Полно, князь, полно, много слов, а пользы нет, – опершись рукой о подлокотник трона, сказал мальчик, – только говорить и умеешь красиво, а на деле скверно выходит!

Бояре переглянулись в смятении. Глаза Андрея Михайловича вспыхнули. Прочие Шуйские настороженно вытянулись. Все это было внезапно, будто бы даже беспричинно, словно мальчишка просто напрашивался на склоку.

– Что, государь? – спросил Андрей Михайлович, ошалев. Иоанн продолжал:

– Из тебя правитель, как из черта собака. Много слов услышал, а твои соправители, которые вместо того, чтобы приказы наши выполнять, воруют да грабят… Да что они. И ты сам с ними! Так я и говорю – тошно от слов твоих пустых.

Не найдя достойного ответа, Шуйский крикнул отчаянно:

– Как смеешь…?

– Да, – вздохнул наигранно Иоанн. – Прости меня, дорогой мой отче! Кто я такой, чтобы глотку твою затыкать? Я, букашка несмышленая, выблядок. Ты же правитель! И Москву в надежных руках своих держишь…

– Да ты ль в своем уме? – повысил голос Шуйский. – Я есть опекун твой! А значит, слово над тобой имею! А коли так будешь к опекунам своим…