Виктор Иутин - Кровавый скипетр

Макарий безмолвно протянул старцу послание Висковатого. Сильвестр, близоруко склонившись над бумагой, читал, молча шевеля губами. Кончив, усмехнулся краем губ, мол, не удивлен.

– Я тебя обличить не дам! – пообещал митрополит и убрал ненавистное ему послание прочь. – Надобно бы поскорее закончить дело еретиков и после созывать собор.

– Боюсь, скоро не получится, – морщась от горечи теплого вина, проговорил Сильвестр, – открываются все новые и новые имена отступников православия. Башкин сознался, что хулил Бога и плевал на крест, также выдал новых сообщников своих…

Макарий опустил взор, ибо понимал, что еретик сознался под пытками, но мера сия была необходима.

– Поляки-лютеране, придворные, говорит, были его частыми собеседниками, – продолжал Сильвестр, – но это только полбеды. Еще одними сообщниками объявлены сродные дядья Владимира Старицкого, братья Бороздины. Захарьины не упустят возможности ударить по Владимиру Андреевичу и его семье, поэтому надобно поскорее постричь Бороздиных в дальние монастыри.

– Тяжбы против старицкого князя мы не допустим, – твердо заявил Макарий, – у нас достаточно сил и влияния…

– Все зашло слишком далеко, и мы на многое уже не сможем влиять, – прохрипел Сильвестр и разразился мокротным кашлем. Отпив вина, продолжил: – Артемий, твердый нестяжатель, не еретик, это знаю я, знаешь и ты. Но многие архиепископы хотят обличить его, ибо иосифляне в большем числе ныне среди высшего духовенства. Здесь снова всплыла борьба между ними, владыка.

– Ведаю о том, – печально сказал Макарий, – боюсь, Артемию мы уже не поможем. Не вступайся за него, иначе и ты пропадешь…

Сильвестр молчал, опустив печальный взор.

Вскоре состоялся последний суд над Башкиным. Он вновь признал еретические прегрешения, выдал сообщников и оговорил Артемия и других старцев, кто обитал с ним в Порфириевой Белозерской пустыне. Несчастного сломанного и запуганного узника отправили в декабре в Волоколамский монастырь навсегда. С Башкиным судили и постригли Бороздиных и названных им других его собеседников и сообщников.

Тогда же в Москву доставили сожителей Артемия в Порфириевой пустыне: его ученика Порфирия Малого, старца Исаакия, бывшего игумена Спасо-Ефимовского монастыря Феодорита Кольского. Отдельно из Кирилловой обители привезли известного уже во многих местах Феодосия Косого, противника Церкви и феодализма, давно нареченного в народе еретиком, и некоего Игнатия, его сообщника. Когда окруженные плотным строем охраны въезжали подсудимые в столицу, Москва уже была заметена снегом, белые шапки лежали на крышах домов и куполах соборов.

Именно тогда состоялся собор, на котором Висковатому велено было прочесть свое послание митрополиту. На лавках, как и прежде, бояре и высшее духовенство, государь и митрополит на тронах. Адашевы, Курбский, Сильвестр сидели рядом, напротив них – Захарьины. Старались не глядеть друг на друга, ибо каждый из них напряженно ждал, чем закончится собор, исход которого может быть неблагоприятным или удачным для обеих сторон.

Висковатый стоял посреди палаты и начал чтение:

– Государю преосвященному Макарию Митрополиту всея Руси, Иван Михайлов челом бью. Молвил есми тебе…

Длительное чтение его порой взбудораживало палату, поднимался гул и ропот, но дьяк будто не слышал ничего, продолжал монотонно, с придыханиями, читать. Когда закончил, взглянул в ожидании на митрополита, утирая рукой лоб. Стало совсем громко, сам царь был в смятении, но Макарий со спокойным выражением лица поднял руку, чем восстановил тишину, и спросил:

– Писал ты сию исповедь, размышляя об иконах святых, но кто ныне в том с тобою?

Собравшиеся затаили дыхание, дьяк же твердо ответил:

– Один я, владыка, о том писал к тебе и бил челом!

Тогда начался долгий спор о сказанном, больше говорил Макарий, поясняя или опровергая то или иное высказывание в послании. Висковатый обильно потел, нервно закусывал верхнюю губу и порою посматривал в сторону Захарьиных, то ли с обидой на то, что из-за них оказался в таком положении, то ли прося защиты. Но то, о чем писал дьяк, было для него искренним, а ответы на эти недоумения получал неполные, словно собору и нечего было на все это сказать.

Макарий вел спор грамотно, заявляя порой:

– Сие писано негораздо. Из каких древних писаний ты вычитал это?

– Из книги правил, кою дал мне Василий Захарьин! – неожиданно для самого себя выпалил он, еще не понимая, что навредил своим покровителям. Взоры обратились к чете Захарьиных, застигнутых врасплох. Данила что-то шепнул Василию на ухо и стиснул зубы. Макарий спросил, правда ли это, и Василий Михайлович, поднявшись, ответствовал, с волнением глядя на митрополита: