Виктор Смирнов - Колокол и держава

Внимательно выслушав горячий монолог итальянца, Иван Васильевич объявил ему свою волю. Строительство Успенского собора придется остановить, а самому Аристотелю надо немедленно начать строить Пушечный двор. Увидев вытянувшееся лицо зодчего, успокоил: собор никуда не денется, с весны работы возобновятся. Просто пушки сейчас нужнее храма.

Для начала Аристотель изучил кованые пушки, состоявшие на вооружении московского войска. Делали такие пушки, словно бондарь бочку, сваривая железные полосы и стягивая их обручами. Большого заряда пороха такие орудия не выдерживали, часто разрывались, калеча пушкарей, били недалеко и не метко. Целились на глазок, вместо лафетов использовали дубовые колоды, подкладывая на них клинья, чтобы изменить угол наклона. Поскольку жерла были разного размера, то для каждой пушки приходилось делать свои ядра.

Отныне мы не будем ковать пушки, объявил Аристотель по окончании осмотра. Мы будем их отливать из меди и бронзы. А для этого придется построить литейные печи и подготовить мастеров.

Место для Пушечного двора выбрали близ Спасских ворот ближе к реке Неглинной. Деньги безропотно выдавала казна. Будущих литейщиков Аристотель сам отобрал из самых мозговитых и рукастых московских мастеров и сам же взялся за их обучение, для большей доходчивости инкрустируя язык Данте затейливым русским матерком.

Работа кипела всю зиму, а сразу после Пасхи Аристотель устроил показательную стрельбу из первой отлитой им пушки. На лугу у Неглинной собралась большая толпа. Приехал великий князь в окружении воевод. Возле орудия хлопотали мастер Яков и его подмастерья. Пушка сверкала на солнце красноватой медью, дубовый лафет на колесах был украшен резьбой. По знаку Аристотеля трое пушкарей вкатили в жерло пушки тяжелое каменное ядро, после чего итальянец жестами потребовал, чтобы все отошли в сторону, а сам взял в руки тлеющий фитиль.

Пушка оглушительно рявкнула, ядро с воем пролетело сотню сажен и точнехонько угодило в самую середку набитого землей деревянного сруба. Великий князь, забыв о полагающейся ему величавости, бегом побежал смотреть. Верхние венцы сруба были разбиты в щепы, уцелевшие валялись на земле бесформенной грудой. Народ восторженно гудел. Государь заключил итальянца в объятия и трижды расцеловал.

Тотчас последовал первый заказ для Пушечного двора: десять осадных мортир. Срок – не позднее ноября. Провожая великого князя взглядом, Аристотель негромко сказал своему переводчику Дмитрию Герасимову:

– Кажется, ваш государь собрался штурмовать какую-то крепость. Интересно бы знать: какую?

И сразу пришла на ум Дмитрию тревожная догадка: уж не на Великий ли Новгород снова собирается идти войной великий князь? От одной этой мысли заныло в груди. Прожив в Москве уже пять лет, Дмитрий по-прежнему осознавал себя новгородцем. Болела душа за любимый город, на долю которого выпало столько невзгод и страданий, он скучал по брату Герасиму, от которого лишь изредка получал скупые вести, по оживленному гомону Торга, по вечерним службам в Софии, и все чаще являлись ему во снах щедрые ласки Умилы.

Предчувствие не обмануло Дмитрия: великий князь решил раз и навсегда покончить с новгородской вольницей, разогнать буйное вече, навести свои московские порядки. Нужен был повод к войне, и повод быстро сыскался. По весне приехали в Москву со своими жалобами подвойский Назар и вечевой дьяк Захар Овинов. То ли по чьему-то лукавому наущению, то ли по собственному разумению назвали челобитчики великого князя Ивана Васильевича не, как обычно, господином, а государем. Мелочь вроде бы, да только в политике мелочей не бывает. Великому князю было доложено, что новгородские послы желают присоединиться к Москве, а его видеть своим государем.

Тотчас было отправлено в Новгород московское посольство во главе с воеводой Федором Хромым. На спешно созванном вече послы торжественно объявили новгородцам радостную весть: великий князь Иван Васильевич, уступая вашим просьбам, согласен стать вашим государем и будет править вами так же, как всеми прочими своими землями. А здесь, на вечевой площади, надобно построить государев дворец.

Когда боярин умолк, установилась мертвая тишина, а потом вече взорвалось такими яростными криками, что московские послы поспешили убраться от греха подальше. Нет, не хотели новгородцы другого государства, не хотели жить по чужой воле, а хотели оставаться свободными людьми, самим управлять своей жизнью!