Виктор Смирнов - Колокол и держава

Марфа ухватилась за влажную веревку и потянула ее на себя. Колокол отозвался чуть слышным дребезжанием. Подбежал Васята, подпрыгнув, тоже ухватился за веревку, но и вдвоем они не могли заставить колокол зазвонить. И тут только Марфа поняла, как ослабела, исхудала и состарилась она за эти несчастные годы. Ей хотелось разрыдаться от осознания немощи своего тела, еще недавно налитого дерзкой силой.

– А ну-ка посторонись, боярыня, – вдруг раздался за спиной хрипловатый голос. – Не бабье это дело – в колокола звонить!

Ражий детина в рабочей сермяге и валяном колпаке, поплевав на руки, ухватился за веревку. И почуяв мужскую руку, колокол сразу отозвался радостным звоном:

– Бам-м! Бам-м! Бам-м!

Узнав знакомый голос, город тотчас навострил уши. Появились на площади первые вечники, и вот уже повалили толпы со всех пяти концов.

Когда площадь наполнилась, к вечевому помосту степенно двинулись посадники. Но, опережая всех, с молодой прытью взбежала на помост Марфа Борецкая, и вот уже разнесся над площадью ее натянутый как струна голос:

– Вольные мужи новгородские!

И полетели в толпу жгучие, пророческие слова. Пришел последний час испытаний, кричала Марфа, когда решается, быть или не быть Господину Великому Новгороду. Придет Москва, свяжет по рукам и ногам, переиначит все на свой чуждый лад. Вместе с вольностью исчезнет богатство Великого Новгорода, захиреет торговля, перетечет в московские сундуки его казна, а сам город превратится в московскую окраину.

– Так постоим же за Святую Софию, как стояли за нее наши деды и прадеды! – страстно выкрикнула посадница.

В наступившей тишине зло выкрикнул кто-то из вечников:

– Ишь как запела, а давно ль ты нас в упор не видела, богатством кичилась!

– Марфа дело молвит! – отозвался другой. – С Москвой нам не по дороге.

Выступил вперед славенский посадник Лука Полинарьин, давний недруг Борецких:

– Не слушайте Марфу, новгородцы! Она за сынов мстит, а нам дальше проживать надо. Нет у нас силы воевать, надо просить мира у великого князя. Верно я говорю?

Ждал криков одобрения, но в ответ полетела брань:

– Переветник! Заячья кровь! Тихобздуй! Продался Москве!

И вот уже закричали все разом, стали хвататься за грудки, четко хряснул первый удар, закрутились в толпе воронки драк, но все громче, все яростнее взвивался над площадью крик:

– Постоим за Святую Софию! За старину! За Великий Новгород!

Вече порешило оборонять город. Служилому князю Василию Гребенке-Шуйскому, степенному посаднику Фоме Андреевичу и степенному тысяцкому Василью Максимову наказали срочно собирать войско и готовить пушки. Каждой улице определили для защиты свой участок окружавшего город острога.

Услыхав приговор веча, Марфа не смогла сдержаться, слезы покатились по ее запавшим щекам.

Пока горожане готовились к обороне, архиепископ Феофил снова собрал совет господ. Втайне договорились просить у Москвы мира даже на самых тяжких условиях. 15 ноября большое новгородское посольство во главе с владыкой тронулось навстречу великому князю, но, опережая его, один за другим воровато выскальзывали из города и мчались припасть к государевым стопам именитые новгородские бояре.

23 ноября в селе Сытино состоялась встреча. Владыка униженно просил великого князя смилостивиться над своей отчиной и унять свой меч, соглашался звать его государем и платить дань. Все, о чем просил: не судить новгородцев на Москве и отпустить схваченных в прошлом году на Городище пятерых бояр. Иван Васильевич молча выслушал послов и удалился, перепоручив их своим братьям и ближним боярам, которым наказал всячески затягивать переговоры.

А тем временем касимовские татары царевича Данияра уже захватывали пригородный Кириллов монастырь. Татар было немного, их можно было выбить из обители, но воспротивился совет господ, дабы не сорвать заключение мира.

25 ноября передовой полк князя Данилы Холмского, двигавшийся вдоль реки Мсты, подошел к озеру Ильмень. Погода снова подыграла Москве. Раньше обычного ударили морозы, сковавшие озеро льдом. Приказав воинам ждать, князь Данила первым выехал на ледяную равнину. Молодой лед потрескивал под тяжестью всадника, но держал.

Уже стемнело, когда едва заметные в мертвенном свете луны московские ратники приблизились к противоположному берегу озера. Вдалеке смутно белели стены Юрьева монастыря, красными огоньками светились узкие окошки братского корпуса. У самого берега чернели закраины незамерзшей воды, чуя которую лошади тревожно всхрапывали и пятились назад. Выругавшись нехорошим словом, Данила Холмский хлестнул своего коня плетью. Ломая лед, конь провалился по грудь, но выправился и по мелководью выскочил на покрытый снежком и прошлогодними водорослями пологий песчаный берег. Вслед за князем с гиканьем помчались его воины.