Николай Дмитриев - В грозный час

Рядом с ним, благочестиво склонив голову, стоял неизвестно откуда взявшийся дервиш. Сначала он бормотал молитву, а потом спросил:

– Какие вести?

– Султан высылает на помощь хану янычар и осадные пушки, – негромко ответил Сеид-ага.

– Якши [71] Хорошо. , – ловким движением дервиш извлёк откуда-то туго набитый парчовый кошель с узорочьем и слегка встряхнул.

Услыхав звон монет, Сеид-ага раскрыл ладонь. Дервиш положил на неё кошель, но ещё продолжая держать его шёлковую завязку, глянул на Сеида-агу:

– Это всё?

Пронзительный взгляд дервиша заставил Сеида-агу напрячься, и он поспешил добавить:

– В поход с ханом ещё пойдут турецкие беи. После разгрома царского войска они должны будут управлять Московией от султанского имени…

– Хоп, я тебе верю, – и дервиш наконец-то разжал пальцы, после чего Сеид-ага ощутил на своей ладони приятную тяжесть…

Литовский шляхтич Велько Вавженич, а на самом деле стряпчий Тайного царского приказа сын боярский Пётр Алябьев, пребывавший теперь в загоновой шляхте пана Ржевуцкого, свесив ноги, сидел на селянском возу и вполуха слушал, о чём болтают ехавшие вместе с ним забулдыги. Ясное дело, речь шла о Ливонской войне, на которую, судя по всему, шляхтичи не стремились. Народ они были бедноватый, а после того как царь Иван правителем Ливонии сделал принца Магнуса, приходившегося братом датскому королю Фредерику, грабить там стало несподручно, и значит, на войне остался голый риск.

К тому же прошёл слух, что царь то ли казнил, то ли выгнал двух своих воевод, которые при осаде Ревеля начисто разорили все окрестные мызы. Сам Велько считался зажиточным, у него и доспех был ладный, и аргамак добрый, за которым шляхтич следил особо. Другие шляхтичи, зарившиеся на этого коня, всё время подначивали Велько, желая, чтоб тот по тому или иному поводу бился с ними об заклад, но Вавженич отказывался ставить аргамака на кон, уверяя товарищей, будто он бережёт его для боя. И якобы поэтому Велько любой разговор сводил к войне, выспрашивая, скоро ли будет какое дело.

О себе Вавженич тоже говорил весьма подробно, украшая свой рассказ всякими небылицами, вроде случавшимися, когда ему довелось быть при князе Острожском. При этом Велько вовсе не врал, поскольку впрямь одно время состоял в почте [72] Свите. князя и оставил, по его словам, столь хлебную службу, лишь спасая честь некой благородной дамы, которая, как он уверял, положила на него глаз. Подобные россказни у шляхтичей, тоже любивших прихвастнуть, всегда выслушивались с одобрительным пониманием, и потому литвин, он же сын боярский, ничьих подозрений не вызывал.

Однако на самом деле Велько покинул Острог, чтобы быть ближе к Варшаве и Смоленской дороге, а сейчас сопровождал пана Ржевуцкого, приглашённого к гетману литовскому по некому важному делу, которое уж очень интересовало Вавженича. К замку магната добирались спешно, поэтому выбрали малоезжую, но более короткую дорогу, шедшую через пущу [73] Густой лес. . Берлина [74] Карета немецкой работы. пана Ржевуцкого катила первой, а за ней, растянувшись на полверсты, верхом и на возах тянулась загоновая шляхта [75] Самая низшая категория польского дворянства. , с нетерпением ожидавшая конца пути, не без оснований предполагая возможность гульнуть.

Притомившиеся за дорогу шляхтичи всё чаще поглядывали вперёд, и вот за расступившейся наконец-то чащей показался гетманский маеток [76] Усадьба. . Замок стоял на небольшом холме, у подножия которого текла речка. Дальше по берегу теснились невзрачные, крытые потемневшей от времени соломой сельские постройки, а к ним вплотную примыкали чересполосицы небольших, с трудом отвоёванных у леса полей, где по летнему времени уже начала колоситься рожь.

Карета пана Ржевуцкого по добротному мосту переехала через речку и крутоватым въездом поднялась к защищённым барбаканом [77] Фортификационное сооружение, предназначенное для дополнительной защиты входа в крепость. , однако сейчас гостеприимно распахнутым воротам. Во внутреннем дворе вёзшая берлину четверня остановилась у парадной лестницы. Пан Ржевуцкий выбрался из кареты и неспешно пошёл к дому, где его встретила многочисленная гетманская челядь. Будучи важным гостем, он был одет в лазоревый с серебряной вышивкой кунтуш, и только на боку у него, как главный признак неотъемлемого шляхетства, висела изукрашенная каменьями сабля.