Николай Дмитриев - На торный путь

– Полагаю, следует идти на Кафу… Что скажете?

Генералы переглянулись, и первым высказался Магнус Бирон:

– Диверсия на Акмечеть ничего не дала. Город сожгли, но бывший там калга сбежал. Опять же удравший из плена грузин показывает: турки ушли в Кафу, а татары в горах укрылись.

Миних, посылавший отряд в Акмечеть, чтобы захватить пребывавшего там татарского военачальника, ничего не сказал и посмотрел на генерал-майора Лесли, а тот, поняв невысказанный вопрос, негромко заметил:

– Окрестности Кафы опустошены.

Было ясно: турки ждут нападения, и тогда генерал-поручик Измайлов решил высказаться прямо:

– В армии нашей убыль большая, к тому же от этой клятой жары солдаты ослабли и теперь еле ноги передвигают.

Миних окинул взглядом внимательно смотревших на него генералов и понял: поскольку на Кафу идти нельзя, надо возвращаться к Перекопу…

Начальник её величества собственной Тайной разыскных дел канцелярии генерал Ушаков стоял, опершись о бревенчатый парапет набережной, и смотрел на недавно одетые камнем равелины Петропавловской крепости, раскинувшейся на другом берегу Невы. Из-за стен бастионов, грозно ощетинившихся пушками, виднелись гребни крыш внутренних строений, увенчанные взвившимся высоко в небо посверкивающим на солнце шпилем собора. Левее, на Флажной башне Нарышкинского бастиона, полоскался уже поднятый по утреннему времени гюйс.

День обещал быть погожим, тянувший над водой ветерок освежал и вроде как располагал к созерцательности, но мысли начальника Тайной канцелярии, приученного за долгие годы службы, начатой ещё при государе Петре Алексеевиче, к порядку, были заняты другим. Хотя с той бурной декабрьской ночи прошло много времени, дело верховников ещё шло. Головина отправили на Соловки, а его сына сослали в Берёзов, Долгорукий топтал камеру Шлиссельбургского застенка, и только старик Голицын, коему было уже за семьдесят, пока оставался в своём имении Архангельском.

Однако раздумья генерала были прерваны. На бастионе за рекой прозвучал сигнальный выстрел, и Ушаков, оттолкнувшись от парапета, поспешил к пристани, так как дом, где разместилась Тайная канцелярия, после переезда из Москвы находился на территории крепости. Личный разъездной бот перевёз Ушакова через Неву, и генерал, пройдя через ворота, охраняемые караульными, направился к канцелярским палатам. Тут, встреченный у дверей адъютантом, он поднялся к себе и сел за рабочий стол. Обстановка здесь была конечно же не дворцовая, и только генеральское кресло лоснилось вытертыми до блеска кожаными подлокотниками.

Со своего места Ушаков видел через окно чисто прибранный плац, на котором обычно строился гарнизон крепости, чтобы вести учения по артикулу. Сейчас плац был пуст, и генерал, мельком глянув в окно, вызвал своего особо доверенного секретаря Хрущова. Верный помощник явился тотчас и, остановившись за три шага от стола, преданно посмотрел на начальника. Ушаков окинул его взглядом и первым делом задал свой дежурный вопрос:

– Ну, излагай, что есть нового?

Секретарь было напрягся, а затем, не заглядывая ни в какие бумажки, выложил:

– Посол гишпанский герцог де Лириа вельми приветно о нашей государыне в своём донесении писать изволил.

– Хорошо, что он там писал, представишь отдельно, порадуем государыню. Однако то, что послы касательно войны нашей пишут, выделяй особо, – напомнил Ушаков и спросил: – Ещё что?

– Ещё преображенцы и семёновцы ропщут, недовольны, что почитай все высшие офицеры – иноземцы. Опять же на войну идти желания не выказывают.

– А зачем ходить? Им и тут вольготно, – усмехнулся начальник. – Пообжились в Петербурге. На что идти?

– Раньше гвардейцы вроде как охотно ходили, а тут… – не договорив, осторожно предположил секретарь.

– Им благ хочется, – кратко пояснил Ушаков и, поразмыслив, добавил: – Блага все от государя, а коль государь на войне – значит, и они там.

Хрущов уразумел намёк на Анну Иоанновну и всё же рискнул возразить:

– Однако измайловцы желают… – начал было Хрущов, но, заметив мелькнувшее на лице начальника недовольство, тут же сменил тему, сообщив: – Ещё преображенцы в кабаке по поводу извещения про свинью ёрничали…

Генерал молча кивнул, он помнил, как по возвращении Анны Иоанновны с охоты, затянувшейся на целую неделю, газета «Санкт-Петербургские ведомости» писала: «Всемилостивейшая государыня изволила потешаться охотой на дикую свинью, которую изволила из собственных рук застрелить». В глубине души Ушаков и сам думал, что стрельба по свиньям – не царское дело, а пристрастие государыни к стрельбе в глубине души осуждал, но предпочитал помалкивать, поскольку слово не воробей.