Зиновий Давыдов - Корабельная слободка

В толпе, окружившей пленных, захохотали.

— А щи станешь трескать? — спросила Анисья, стоявшая подле, рядом с Яшкой. — Я бы те плеснула в чашку горяченьких.

— Шши трескать? — спросил красноносый и недоуменно пожал плечами. — А-а! — воскликнул он, догадавшись, о чем шла речь. — Зуп! Зуп-шши! — И он отрицательно покачал головой. — Зуп-шши не кушай. Плум-пудинг кушай.

— Ах, чтоб те разорвало! — молвила Анисья. — Студень, вишь, ему подавай. От щей-каши отказывается. Сразу видно — ирод.

— Как вы очутились на Инкермане? — спросил красноносого Подкопаев.

Увидя офицера, красноносый приподнял свою обшмыганную шляпу и с достоинством поклонился.

— Джеймс Айкин, — назвал он себя. — Переводчик войск ее величества. Газет «Кроникл» …э-э-э… корреспонденц писи-писи.

— Хочет сказать, что корреспонденцию в газету писать собирался, — пояснил Подкопаев. — Наврал бы там с три короба, если б не попался казаку под аркан… Эй, молодец! — поманил Подкопаев стоявшего неподалеку полового из трактира. — Вынеси-ка этому стакан вина и закусить… Ну, что у вас там из готового?

Половой исчез и через минуту снова появился, неся на подносе вино и целое блюдо котлет. Когда переводчик понял, что угощение предназначается именно ему, он расцвел весь, снова поклонился и взял с подноса стакан.

Человечек в сюртучке силился припомнить какие-то слова, подобающие случаю, но ничего не припомнил и, подняв высоко стакан, произнес:

— Хип-хип, ура!

И закатил себе весь стакан в глотку махом.

— Ирод! — воскликнула Анисья. — Как жрет-то!

Но не успела она опомниться, как переводчик уже управился и с котлетами. Анисья была в полном восторге.

— Как жрет-то, как жрет-то, люди добрые, гляньте-ка! — восклицала она, обращаясь к тому либо к другому из множества людей, стоявших подле. — А еще привередничал: то не кушай, это не кушай, студень кушай… Ирод, ну чисто ирод!

Подкопаев с Успенским улыбались, наблюдая всю эту сцену.

— Нравится вам у нас? — спросил Подкопаев переводчика, облизывавшего губы и вытиравшего пальцы о сюртук.

— Некарашо, — поморщился переводчик.

Он стал громко икать и снова силился припомнить какие-то русские слова, но в это время вернулся караульный начальник, и отряд тронулся дальше, на Симферопольскую заставу… Толпа начала расходиться, один Яшка остался стоять на месте; и Анисья, как ни старалась, не могла его с этого места сдвинуть.

— Ирод! — кричала она. — Хватит те зенки пялить! Пошел, пошел, нечего!

— А куда идти-то? — спросил Яшка, почесав бороду.

— Как куда? — возмущалась Анисья. — Вестимо, куда. На господский двор.

— А чего я там не видал? — снова спросил Яшка, приведя этим Анисью в совершенное отчаяние.

— Всё всуперечь! [48] Наперекор. —кричала она на всю улицу, уперев руки в бока. — Что ни скажи ему, а он, ирод, всё всуперечь…

Но Яшка и «всуперечь» уже ничего не говорил. Погруженный в глубокую думу, он чесал и чесал бороду, а затем, как гусь на зарево, уставился глазами в ближайшую лужу. Анисья и сама поглядела на лужу, полную жидкой грязи, потом ткнула Яшку кулаком в брюхо и произнесла только:

— У!

И пошла вдоль по улице, оставив Яшку одного у почтового двора.

Но Яшка оставался там недолго. Толпа еще не вся разошлась, и Подкопаев с Успенским стояли у трактира, делясь впечатлениями, а Яшка вдруг как сорвется с места…

Он побежал серединой улицы, в промокших лаптях, сочно хлюпавших по раскисшей дороге. Нагнав отряд, он подбежал к пленному переводчику и положил ему свою огромную ладонь на плечо. И сказал:

— А зачем ты, проклятый, пришел-то сюда, коли у нас нехорошо? Нешто те звали?

Переводчик дернул плечом и свирепо глянул на Яшку.

— Пфуй! — крикнул переводчик и, топнув ногой, обрызгал себя грязью от пол своего сюртучишка и до шейного платка.

Круто повернувшись, он зашагал вместе с другими пленными к полосатому шлагбауму, над которым тяжело нависли осенние тучи.

Сделав свое дело, Яшка, однако, и тут на господский двор не пошел.

Дожидаясь лошадей, генеральша Неплюева, со всем своим штатом мопсов, девок дворовых и крепостных работников, стояла на квартире в доме своей дальней родственницы Надежды Викентьевны Мышецкой, вдовы бахчисарайского городничего. Здесь, на новом месте, Неплюева немедля принялась за старое дело: поминутно навещала мопсов, била по щекам дворовых девок, а когда подворачивался Яшка, то норовила вцепиться ему в бороду. Яшка хотя испокон веку был собственностью Неплюевой, но в том, чтобы эта шалая баба что ни день таскала его за бороду, не видел ни проку, ни толку. И теперь, пройдя мимо дома вдовой городничихи, Яшка вернулся обратно к почтовому двору.