Зиновий Давыдов - Корабельная слободка

Турки кричали «ала» и лезли азовцам на штыки. Но потом где-то близко ударили в бубен, и турки бросились бежать, теряя по дороге фески и туфли и какие-то пустые мешки, которые волокли с собой неизвестно для чего.

И другие редуты, сразу опустели. С горы видно было, как турецкие солдаты неслись к Балаклаве. И только тогда остановились они перевести дух, когда в глазах у них зарябило от красных мундиров английской кавалерии и от клетчатых юбок на шотландских стрелках.

Когда со стороны пригородных деревень донеслась в Балаклаву трескотня перестрелки, там сразу все пришло в движение. Капитан Стаматин, ожидавший со дня на день отправления в Константинополь, взобрался на стол и глянул в окошко своей камеры. И он понял, что произошло что-то необычайное.

Барабаны долго и дробно выбивали тревогу. Кавалерия и пехота, английская и турецкая, вся, что была в городе, потянулась по дороге к Севастополю. В бухте пароходы разводили пары. И вот уже артиллерия вступила в бой, там, в стороне Коморы и Кадыкоя.

Капитан Стаматин слез со стола и в волнении зашагал по камере. Сделает шаг, выбросит ногу и руку отведет. А затем налево кругом и обратно тем же порядком. Тесно было в камере капитана Стаматина, что и говорить! Но капитан Стаматин не мог в эту минуту устоять на месте.

Тем временем генерал Липранди, командовавший русским отрядом, пустил в дело гусарскую бригаду, казачьи сотни и конную артиллерию. Тогда англичане ринулись в атаку и прорвались далеко за линию расположения войск генерала Липранди. Спохватились англичане, заметив, что попали в мышеловку, под перекрестный огонь наших пушек и штуцерников Азовского полка… Увидели английские уланы, что, куда ни ткнись — и с тыла и с флангов — всюду русские… Протрубили горнисты на английских рожках отбой, но было уже поздно.

Точно огромными маками, быстро покрывалось поле красными мундирами сраженных солдат. Чистокровные лошади под английскими седлами, но без всадников, носились в разные стороны, и за ними гонялись казаки, размахивая арканами. И уже была уничтожена кавалерийская бригада лорда Кардигана. И семнадцатого английского уланского полка не существовало больше. Все это видел рядовой Азовского полка Иголкин, стоя на бруствере турецкого редута и крича изо всей мочи:

— Где ты, отец?.. Беги сюда, глянь-ко… Вон она, твоя Балаклава! Погляди — может, старуху свою распознаешь. Эвон-де мельтешит что-то.

Полковник на серой лошади проскакал мимо Иголкина. Серый едва не сбил одного из адъютантов генерала Липранди, когда тучный полковник подлетел к группе всадников, остановившихся на горушке с подзорными трубами и биноклями.

— Разрешите, ваше превосходительство, начать марш на Балаклаву, — еле прохрипел полковник, совсем задыхаясь. — Дорога открыта.

— Не совсем она открыта, полковник, — ответил Липранди, передавая полковнику свой бинокль.

Полковник глянул в бинокль, но сначала ничего в нем не увидел, кроме каких-то радужных полос, наплывавших одна на другую. Повертев колесико, полковник навел бинокль на резкость. И вдруг разглядел совсем близко — в бинокль казалось, что в двух шагах, — внизу, под ногами…

— Вы видите, что там делается? — сказал Липранди. — Все три армии уже там: англо-шотландские стрелки, французские зуавы, турецкие башибузуки… Артиллерия горная, артиллерия с кораблей… Нет, полковник, рано. Дождемся подкреплений. Соберите своих людей и удерживайте отбитые у неприятеля редуты.

Полковник повернул обратно. Он был разочарован и весь как-то обмяк в седле. Когда он трусил на своем сером вдоль подошвы горы, то услышал сверху крики и узнал голос неугомонного Иголкина.

— Отец, — надрывался тот, — эй, где ты? Ау! Подай голос, коли жив…

И в ответ на призывы Иголкина раздалось глухое урчанье, шедшее словно из недр горы.

— Жив, отец? — кричал Иголкин.

— Уррр, — доносилось к нему в ответ.

— Бегу, отец! Коли что, держись, не поддавайся! — крикнул Иголкин и спрыгнул с бруствера.

Иголкин нашел Христофора на самом дне траншеи. Они лежали рядом: мертвый турок с крашеной бородой и Христофор, которому отшибло на правой ноге коленную чашечку. И турок и Христофор были залиты кровью. Христофор, чтобы не стонать от нестерпимой боли в ноге, гулко урчал, как в лесу рассвирепевший медведь. В одной руке он стискивал окровавленную турецкую саблю, в другой — вертел свое собственное ружье с прикладом, расщепленным в лучину. Христофор, лежа, старался припомнить, как все это случилось. А случилось это так.