Зиновий Давыдов - Корабельная слободка

Меншиков принялся мерить степь своими длинными ногами. За ним поспевал Стеценко. Оба шли почти рядом.

— Где, лейтенант, татары эти? Я хочу на них взглянуть, пока не поздно. Ведь утром они уже будут мертвецами. Хе-хе… И женщины и дети…

Стеценке было жарко, но он поеживался под своим пальто, поверх которого был еще и плащ. Не сказав ни слова, он круто повернулся и зашагал по вспаханному полю. Теперь уже командующему пришлось поспевать за своим ординарцем.

— Вот что, лейтенант, — сказал Меншиков, когда перед ними стала вырисовываться какая-то руина, хутор, от которого остались одни трубы да обгорелые деревья — пора кончать этот маскарад. Человек вы все же не глупый и сразу поймете. От вас требуется только одно: поддакивайте мне. Забудьте «нет», только «да».

Стеценко решительно ничего не понимал. Они уже подошли к хутору, где расположился татарский табор. Лошади были выпряжены и привязаны к грядкам маджар. В маджарах и под ними сидели старухи с грудными детьми и с ребятами постарше. Все они жевали какую-то снедь. О том, как распорядился о них главный генерал, они, видимо, еще не знали.

Но в стороне от женщин и детей собрались мужчины — взрослые и старики. Они расположились на земле, в кружок. Старик в чалме, с седой клинообразной бородой что-то говорил вполголоса, все повторяя:

— Аллах акбар!.. [44] Велик аллах! Аллах акбар!..

Остальные внимательно слушали. Они были печальны и не притрагивались к еде: к просяным лепешкам на деревянном блюде и холодной баранине, нарезанной большими кусками. Мужчинам, конечно, уже известно было все, и они считали, что участь, ожидающая их на рассвете, неотвратима.

Больше всего удивили Стеценку казаки. Они окружили весь хутор, а двое или трое из них стояли, опершись на пики, и внимательно слушали старика. Стеценко понял: казаки ни слова по-татарски не знают, но они жадно внимали голосу человека, которого завтра уже не будет в живых.

— Который из них с табунами в Москве… табуны гонял в Москву? — спросил чуть слышно Меншиков.

Стеценко повел его в конец обгоревшего сада, где на деревьях еще висели спекшиеся яблоки. Там под каменной оградой лежали овцы — целая отара — и равнодушно пережевывали жвачку. Подле овец сидел на пеньке высокий татарин, худой и гибкий, как еловый хлыст. Он сидел и раскачивался то взад-вперед, то из стороны в сторону. Из-за ограды вздымались казачьи пики со вздетыми на них лоскутами кумача.

— Присядем здесь, — сказал Меншиков и показал Стеценке на груду обвалившегося с полуразрушенной ограды кирпича. — Можно не стесняться: чабан ни слова по-русски не понимает.

Татарин мгновенно перестал раскачиваться.

— Ваша све… — встрепенулся Стеценко.

Но Меншиков не дал ему дальше молвить слова. Он наступил ему на ногу и крикнул чабану:

— Эй, джигит! По-русски понимаешь?

Татарин скрипнул зубами и качнул отрицательно головой. Потом стал быстро-быстро что-то говорить по-татарски.

— Ну, джигит, разговор у нас не получится, — сказал Меншиков. — Видите? Значит, можно не стесняться. Так вот… Взять Севастополь? Нет, шалишь! Французы, англичане, турки — все они высадились в Крыму, не зная, что такое Севастополь. На наше счастье, они уже накапливаются… да, накапливаются… только близ Северной стороны. А ведь именно Северная сторона укреплена у нас отлично. И об эту Северную сторону они как раз и обломают себе когти.

Лейтенант Стеценко ушам своим не верил. Кому же в Севастополе неизвестно, что как раз Северная сторона не имеет правильной оборонительной линии! Но Меншиков продолжал говорить, и все у него выходило навыворот.

— Да, обломают себе когти, — повторил Меншиков, — и будут сброшены в море. И вместе с ними побежит это предательское племя — татары… мда, джигиты эти…

Татарин не шелохнулся на своем пеньке. Он сидел с закрытыми глазами неподвижно, точно каменный.

— Другое дело, — продолжал Меншиков, — Южная сторона в Севастополе. Там нет ничего, ни одной батареи, никакой, обороны…

Стеценко заерзал на месте.

«Боже мой, к чему это? — стал он спрашивать самого себя. — К чему он наворачивает такое? Да еще при этом татарине! Ведь я же предупреждал, что чабан отлично понимает по-русски и что он даже в Москву ходил с табунами. Впрочем, от этого татарина какой может быть вред, если жить ему осталось каких-нибудь два часа! Скоро светать начнет».

А Меншиков тем временем продолжал наворачивать; и лейтенанту Стеценке начинало казаться; что все это происходит не наяву, что дурной сон ему снится в темную ночь, в глухой степи, откуда наплывает все время пряный запах дикого укропа.