Зиновий Давыдов - Корабельная слободка

— Полно, полно! — сказала Даша ездовому. — Поди-ка лучше набери мне водицы в ковшик.

Солдат встал и с забинтованной головой поплелся к ручью.

— Ай да Дёмка! — твердил он, поднося Даше воду. — Ну и Дёмка! Дурак я, дурак!

И он стал сновать с ковшиком к ручью и обратно и, несмотря на боль в плече, подносить к Даше тяжелораненых и помогать ей раздевать их, обмывать и бинтовать. И каждому рассказывал, что вот-де какой случай, расчудесный матросик объявился, Дёмкой зовут; и как вот он сам, старый солдат, ездовой из артиллерийского обоза, принял вчера Дёмку за переодетую девку.

— Дурак я, дурак! — продолжал он корить самого себя. — Фершала за девку принял. А есть это замечательный фершал морской, матрос Дёмка, Демид то-есть. А еще Демиду кнутом грозился…

Из уважения к Даше он называл ее уже не Дёмкой, а Демидом. И около Демида этого стоял теперь на земле не один ковшик с водой, а целый десяток солдатских манерок полон был свежей воды. И солдат не знал, чем бы еще помочь, чем еще угодить Демиду. Своего товарища, раненного в живот, он осторожно поднял на руки и отнес подальше, в спокойное место, где слышно было, как бормочет говорливый ручеек, вытекая из родника. Ездовой положил распростертому на земле солдату свеженамоченную тряпку на лоб и принялся и ему рассказывать, как это он, ездовой из обоза, вчера так опростоволосился при встрече с матросиком этим, с Дёмкой.

— Кликни мне его, Дёмку, — сказал смертельно бледный солдат еле слышно, пытаясь потрогать рукою свой туго забинтованный живот. — Кончаюсь я, браточек… Смертушка моя близко… Фершала Дёмку мне… В последний раз, браточек…

Ездовой бросился за Дашей. Даша оставила у него на руках донского казака с челюстью, перешибленной английской пикой, и побежала к роднику. Она наклонилась над умирающим солдатом, сняла наползшую ему на глаза мокрую тряпку и потрогала холодеющий лоб.

— Дёмушка! — сказал солдат заплетающимся языком. — Там… у меня… под коленом кошель привязан. Отвяжи, Дёмушка… возьми… Два рублишка серебряных в кошеле… вся казна моя.

Солдат передохнул; говорить ему, видимо, становилось все труднее.

— Дёмушка… Дёмушка… — хрипел он, то и дело останавливаясь. — Один рублик — тебе за твою ласку… Возьми, Дёмушка… не обидь. А другой пошли… написано там… записка в кошеле… матери… старуха она… написано… Устинья… Колядникова Устинья… Дёмушка… Вятской губернии… деревня… деревня… Дёмуш…

И солдат не договорил.

Молча, глотая слезы, закрыла Даша глаза умершему. Потом, исполняя его последнюю волю, нащупала у него на правой ноге привязанный под коленом кошель. Она надрезала складным ножом штанину под коленом у лежавшего недвижимо солдата, отвязала кошель и сунула к себе за пазуху. А мокрую тряпку, которую еще раньше сняла у солдата с головы, она сполоснула в ручейке, выжала, развернула и закрыла покойнику лицо.

Сделав все это, она побежала обратно к себе, туда, где под дубом ее ожидала целая вереница исколотых, изрубленных, простреленных людей.

Даша совсем замаялась. Лицо у нее было мокро от пота и слез. Она резко провела по лицу рукавом своей матросской куртки и, задев бескозырку, смахнула ее с головы. И косы, тяжелые русые девичьи косы, спрятанные раньше под бескозыркой, вмиг очутились у Даши за спиной.

— Дёмка-а! — взревел ездовой, увидя это.

От изумления и неожиданности он вдруг почувствовал такую боль в забинтованной голове, точно кто-то стукнул его дышлом по макушке. Он глядел во все глаза на Дашины косы, даже попробовал их рукой потрогать…

— Дёмка… — лепетал он, — то-есть Демид, фершал морской…

— Хватит! — прикрикнула на него Даша. — Не Дёмка я совсем. Чего глаза вылупил? Даша я. Ну? И всё.

— Даша? — никак не мог прийти в себя ездовой. — Даша… To-есть Демид… Не Демид, не Демид… то-есть Дарья…

И он пришел наконец к бесповоротному решению, что перед ним действительно девка, но только переодетая матросом. И что это совсем замечательная девка. И что бывают такие девки, которым целый десяток хлопцев и на портянки не годится.

— Дарья, — сказал он как можно мягче, как можно учтивее, — а как вас, Дарья, спросить бы, по отечеству?

— Александровна! — отрезала Даша и принялась бинтовать казака, раненного пикой в челюсть. — Чем лясы точить, за водой бы сходил.

— Пи-ить… — услышала она как раз в эту минуту чью-то протяжную мольбу.

Вода в ковшике и в солдатских манерках, стоявших подле Даши, была на исходе.

— Ну! — крикнула Даша ездовому. — Не видишь ты? Вода — вся. Пошел к ручью! Бегом марш!