Зиновий Давыдов - Корабельная слободка

Иногда ракета либо светящееся ядро проносились у Яшки над головой, и тогда он приникал к стенке, к дереву, к чему попадется. На глазах у Яшки бомба шибнулась в прудок возле церкви Белостоцкого полка, и в воде заклокотало, зашипело, поднялось кверху фонтаном и заглохло. Потом побрызгало мелким дождичком, всего на одну минуту, даже пыли не прибило. А Яшка все шел, выбирая места потемнее, все плутал по каким-то пустырям и задворкам, пока за поворотом, где стояла хатенка, не наткнулся у плетешка какого-то на человека: матрос — не матрос, солдат — не солдат…

— Яш! — воскликнул человек. — Ты ли?

Яшка отшатнулся, однако успел разглядеть на человеке и кожаную каску, и сюртук, и ботфорты, и серебряную медаль на груди.

— Елисей Кузьмич! — пробормотал растерянно Яшка.

— Да разве ты, Яша, не уехал? Я только сегодня стучался, письмо было твоей… Ну, вижу, ворота — наглухо, ставни заколочены, собак этих не слышно, никто мне ничего… Значит, думаю, выбыли все по случаю военного времени.

— Верно, Елисей Кузьмич, все выбыли, а я вот воротился.

— Как же, Яша?

— А… надо проведать.

— А-а! — протянул Елисей. — Беспокоится, значит, генеральша, ее превосходительство.

— Беспокоится, Елисей Кузьмич, очень даже беспокоится, — ответил двусмысленно Яшка. — Я так думаю, что и ночью теперь не спит, все беспокоится.

— Да, это, конечно, — согласился Елисей. — Пора беспокойная. Тоже ведь… ночь, а не сплю.

И Елисей тут же рассказал Яшке, что прошлой ночью сбежал у него сынишка Мишук, и с Мишуком еще двое мальчишек: пекаря Спилиотина сын и Николка Пищенко, наверно всему делу заводила, первый на всю Корабельную озорник.

— Ну, и как же теперь, Елисей Кузьмич?

— Ума не приложу, — развел руками Елисей. — Записку нашел в каске: идем, мол, в Балаклаву. А в Балаклаве, Яша, англичане и турки!

— Оказия! — заметил Яшка. — Прямо сказать, оказия.

И задумчиво почесал бороду.

Но тут ударил ветер, забросав пылью и Яшку и Елисея. И сразу дождь пошел стучать по черепицам хатенки.

— Замолаживает [54] Замолаживать (о погоде) — меняться к ненастью. будто, — сказал Елисей, подняв кверху голову. — Ишь, небо ровно чернила. Теперь, значит, на всю ночь. Прощай, Яша.

— Прощай, Елисей Кузьмич.

И оба, разойдясь, растворились в черной, как чернила, тьме ненастной ночи.

После того как Христофора Спилиоти положили в госпиталь на Павловском мысу, Жора понял, что вряд ли уже дедушка Христофор сможет выручить бабушку Елену. И Жора решил подобрать себе команду из самых отчаянных смельчаков, чтобы вывести бабушку из вражеской зоны. Николка Пищенко и Мишук Белянкин с восторгом согласились на Жорино предложение пробраться в Балаклаву через линию фронта. Но Жора сам предложил, сам же стал сомневаться в успехе своей затеи.

— А ту…турок, Николка? — робко спросил он.

— Турок! — презрительно процедил Николка сквозь зубы. — Гм, тоже…

— Там за каждым камнем турок. Ружье у него, ятаган острый…

— Ска-ажешь!.. — протянул Николка.

И Жора понял, что возврата нет. Назад, дескать, только раки лезут. Ну, конечно, и трусы лезут назад, а Жора больше всего на свете боялся прослыть трусом.

В это время в Севастополе пошла слава про матроса Петра Кошку. По ночам Кошка выходил за нашу оборонительную, линию к неприятельской стороне. Крадучись, подбирался он к неприятельским аванпостам и залегал где-нибудь в ямке или за камнем. Целыми часами таился он там, высматривая, и вдруг глубокой ночью, в самую глухую пору, как гаркнет «ура!» Весь вражеский пост, сколько бы там ни было людей, бежит без оглядки, только бы подальше. А Кошка начинает хозяйничать на посту у неприятеля, все перевернет вверх дном, и чуть свет ползет обратно к себе на батарею на третьем бастионе с отличным английским штуцером, с шотландским пледом или с какой-нибудь другой диковиной.

— Эх, Кошка, не сносить тебе головы! — предостерегали удальца матросы постарше и порассудительнее.

— Ничего не боюсь, — отвечал Кошка, размахивая руками: — ни ядра, ни гранаты, ни бомбы, ни пули… Они меня не тронут.

Николка Пищенко, и Мишук, и Жора — все они постоянно ходили за Кошкой, и тот им все рассказывал про свои подвиги.

Вот и зародилась, прежде всего у Николки, мысль просить Кошку идти с ними в Балаклаву.

Кошка идти в Балаклаву отказался.

— Никак я этого, братишечки, не могу, — сказал он ребятам, пришедшим к нему на третий бастион.