Натан Полянский - Славен город Полоцк

— Арсений!.. Арсений!..

И вот толпа сама выдала своего главного вожака, до сих пор стоявшего где-то позади. Арсения пропустили к крыльцу, в самые руки генерала-карателя.

— Ну, иди сюда, Арсен, раз тебе так верят. Это ты слух пустил про двухрублевую десятину?.. Ну, иди сюда, иди!

Арсений спокойно поднялся на крыльцо. По знаку генерала четыре солдата последовали за ним. Почуяв неладное, толпа зароптала, из нее полетели угрожающие выкрики. Десятка два мужиков подошли к ступенькам крыльца.

Иван Матвеевич с беспокойством глянул на Веймарна. Но генерал был спокоен. Не новичок же он в батальных делах. Недаром вся его грудь украшена медалями за доблесть, бесстрашие и воинское мастерство.

— Не пойдем на барщину, — раздались крики.

— Хоть всем нам горло перережьте...

— Царю жаловаться будем...

— Где настоящая воля, царева? Упрятали ее, а ложную подсунули.

— Если вы мне не верите, то послушайте пастыря вашего, — перекричал генерал эти голоса.

Вперед из-за генеральской спины вышел отец Герасим.

— Кто посягнул на чужую собственность... — начал он, но продолжать ему не дали.

— Врешь ты, поп, все врешь... Не слушаем тебя!..

Генерал издал резкий гортанный клич, и его солдаты от забора ринулись на толпу, рассекая ее на группки, избивая сопротивляющихся и выхватывая тех, кто говорил против генерала.

Десять мужиков они приволокли к крыльцу, остальных оттеснили в сторону. В центре двора расчистили площадку, установили две скамьи, у каждой стали по два солдата с розгами. Тактика генерала не допускала промедления. С задержанных сорвали порты, их валили на скамьи, привязывали спиной вверх. И первым был подвергнут наказанию Арсений.

— Тебя бы, братец, военным судом судить, — крикнул ему генерал. — Да уж уважим то, что ты бывший солдат, честно царю послужил. Посему на первый раз полсотней розог обойдемся. Получай, чтобы более не перечил воле царя... чтобы царево слово свято было... царев закон и тебя касается... именем царя... от царя... за царя...

Дюжие молодцы хлестали Арсения, он ежился, извивался, скрежетал зубами, стонал и прислушивался к стонам и воплям на соседней скамье, где наказывали совсем молоденького паренька. И считал слово «царь», как его палачи считали удары.

Когда последнего наказанного оттащили под забор, генерал обратился к толпе:

— А теперь, господа свободные крепостные, — он оговорился, следовало сказать «свободные мужики», но не стал поправляться, — чтобы вы мне все выходили с завтрашнего дня на барщину. Если еще хоть одну жалобу принесет мне на вас помещик, буду судить много строже... В каждый ваш двор назначаю на постой трех солдат с вашим кормлением. А кормить солдата так: в день по фунту мяса, похлебку, кашу, хлеб, чарку водки да семь с половиной копеек...

— Разоришь нас... Сами мясо два раза в год едим... Где копейки возьмем?

Генерал взмахнул рукой. Солдаты снова бросились на толпу...

В опустевшем дворе под забором остались наказанные десять мужиков. Солдаты их больше не тронули, никто их не гнал. Они полежали на животах, постонали, покряхтели, и самый крепкий из них поднялся на четвереньки, а там и встал.

— Пошли, мужики, — сказал он негромко. — Растолковали нам, что есть воля, пора и по домам.

— Царю бы отписать про все, что этот генерал натворил, — отозвался другой, тоже поднимаясь.

— Верно, прошение царю послать бы, — поддержал третий. — Генерал, ино быть, фальшивый, сам себя назначил. Такого царь велит сказнить.

— Разве кто допустит нашу жалобу к царю? — спросил четвертый. — Вокруг него в три стены министры стоят, да попы, да помещики, и все-то ему брешут.

Последним поднимался Арсений. Он долго стоял на четвереньках, не имея сил выпрямиться. Два мужика взяли его под руки, помогли встать. И все ждали, что он скажет. Дважды он уже открыл им правду — пусть скажет в третий раз.

Шатаясь, держась одной рукой за товарища, Арсений достал откуда-то из-за подкладки зипуна сложенный вчетверо листок.

— Одну газету генерал нам читал, — произнес он тихо, — послушаем и другую. Называется «Мужыцкая Праӱда». Вчера на базаре нашел. — Оглянувшись, нет ли кого поблизости, он торопливо прочитал:

«Шесть лет уже минуло, как начали говорить о свободе мужицкой. Говорили, толковали и писали много, а ничего не сделали... Этот манифест, что царь с сенатом и господами для нас написали, такой дурной, что черт его знает, на что он подобен... Вместо того, чтобы отдать нашу землю, за которую уже деды и прадеды давно своей работой расплатились, царь заставляет нас чинш в казначейство вносить... Видно, обманул нас царь».