Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

— По крайней мере, я еду, зная: если со мной что-то случится, империя останется моему сыну.

— Вы будете скучать по нему.

Нам обоим было неловко; оба понимали, что на этот раз он отправится на войну без объятий и поцелуя «на удачу». Он долго смотрел на меня, затем его лакей открыл дверцу кареты. Я смотрела, как она выехала за ворота, даже не смея послать воздушный поцелуй.

18 ноября 1812 года, Мальмезон

Несколько месяцев не было никаких новостей, одни только слухи. Мы ждали и беспокоились. Беспокоились и молились.

Понедельник, 30 ноября

Сегодня в Мальмезон приехала молодая женщина лет двадцати в сопровождении пожилой горничной.

— Мадемуазель Орели де Бомон, — представилась она, придерживая руками в белых перчатках свою соломенную шляпу. Выяснилось, что ее отец, мсье де Бомон, — близкий друг мсье Батая. Огюста Батая?

— Мсье Батай — один из адъютантов моего сына.

Она кивнула и достала из тульи шляпы сложенные листки бумаги:

— Он часто писал моему отцу.

— С войны? — Сердце у меня забилось быстрее. Подлинные новости доходили до нас крайне редко. Официальным бюллетеням, отправляемым в Париж, как я понимала, доверять не стоило.

— Отец просил, чтобы я переписала эти письма для вас. Он думал, вы пожелаете узнать новости о вашем сыне, ваше величество.

— Да, конечно. — Я едва могла вздохнуть от волнения.

— Это один из оригиналов. — Орели показала мне клочок бумаги. Он был исписан мелким почерком вдоль и поперек. — Иногда мне приходилось разбирать их с лупой.

Она обещала вернуться, когда придет следующее письмо.

Плоцк

Мой друг, мы находимся в этом польском городе уже почти две недели, ждем приказов императора. Такое ощущение, что мы в каком-то медвежьем углу. Некоторые из нас заболели. Наконец прибыл багаж и лошади князя Эжена, так что он сможет объехать свои полки.

Торн

Мой друг, ожидаем императора со дня на день. Я пытался раздобыть еды для людей и сена для лошадей. Нам выделили триста быков и тридцать тысяч бушелей овса, но зерно зеленое, поэтому у лошадей начались колики, да и многие солдаты болеют дизентерией от кислого черного хлеба.

Сольдау

Мой друг, из Торна дошли до Сольдау. Деревни в жалком состоянии. Князь Эжен спит в палатке, несмотря на холод. Нас восемьдесят тысяч человек, всех надо накормить, а осталось лишь несколько мешков зерна.

Поздно вечером

Плоцк, Торн, Сольдау… Я нашла в кабинете Бонапарта карту и слежу за продвижением нашей армии. Как она далеко!

Мой друг, мы уже в России, ищем вражескую армию, чтобы с нею сразиться. Тут все унылые пейзажи — ничего, кроме деревьев (все больше березы) да песка. Уже больше десяти часов вечера, но светло настолько, что я пишу без свечи. Солнце будит нас уже в два часа ночи.

Витебск

Мой друг, может ли так продолжаться? Днем жаримся, ночью замерзаем.

У нас более трехсот больных — люди умирают от солнечных ударов.

Погибли тысячи лошадей. Вчера вечером приезжал император. Он настаивает на наступлении на Смоленск. Это продлится еще десять дней, если выживем.

3 декабря, Мальмезон

Я сама не своя от неопределенности. Письма Батая, с одной стороны, приоткрывают завесу тайны, с другой — повергают в уныние. Все утро работала в теплице с садовниками, но мои мысли обращены на северо-восток — к России, к этой далекой бесплодной земле.

Мой друг, добрались до Смоленска, это куча дымящихся развалин. Москва «всего» в ста милях от нас, как говорит император, но даже и одна миля нас убьет. Чем дольше мы преследуем врага, тем дальше мы от дома, тем дальше от нас пища и пристанище.

Мой друг, русская армия остановилась, — значит, по крайней мере, будет битва. Взяли в плен несколько казаков: кривоногие дикари. Они глотают бренди, словно простую воду, и тянут стаканы, чтобы им налили еще. Лошади у них коренастые и с длинными хвостами. На казаков произвел сильное впечатление король Мюрат с его плюмажем и пышной одеждой. Они просили его стать их «гетманом».

Мой друг, было много крови. Князь Эжен собирал свой корпус, когда тысячи казаков напали на его резерв. Он галопом помчался назад, чтобы встретиться с ними лицом к лицу.

Да, это победа, но досталась она дорогой ценой.

Прощай, дорогой друг.

Мой друг, мы поднялись на холм, и стал виден город. Солдаты бросились бежать с криками: «Москва! Москва!» Шпили башен и купола в форме луковиц сверкали на солнце, как мираж. Это и был мираж, ибо русские, варварский народ, лишенный всякой чести, подожгли свой город, одну из прекраснейших столиц Европы. Я пишу, а пламя озаряет небо. Мы укрылись в деревянном домишке за городом. Ландшафт унылый: капустные поля — и ничего более.