Элиф Шафак - Стамбульский бастард [litres]

– Благополучие ребенка важнее всего, – пробормотала бабушка Шушан, поглаживая серебряный образок святого Антония, который никогда не снимала. Святой покровитель, помогавший найти потерянное, не раз давал ей силы справиться с постигшими утратами.

С этими словами бабушка Шушан села вязать. Со спиц свисали первые фрагменты ярко-синего одеяльца с вывязанными по краю инициалами «А. Ш.». Какое-то время все молча наблюдали за отточенными движениями орудовавших спицами рук. Вязание бабушки Шушан действовало на семью как групповая психотерапия. Они успокаивались, глядя, как равномерно и четко нанизываются петли. Казалось, пока бабушка Шушан вяжет, можно ничего не бояться и верить, что все в конечном итоге будет хорошо.

– Ты права! Бедная малютка Армануш! – воскликнул дядя Дикран, который, как правило, во всех семейных спорах принимал сторону Шушан, понимая, что всесильной матери семейства лучше не перечить. – И что же станется с бедной овечкой? – спросил он упавшим голосом.

Никто не успел ответить. У порога зазвенели ключами и отперли входную дверь. В комнату вошел Барсам. Он был бледен, встревоженно глядел из-за очков в металлической оправе.

– Смотри-ка, кто пришел! – воскликнул дядя Дикран. – Господин Барсам, вашу дочь, похоже, будет воспитывать турок, а вы сидите сложа руки… Amot! [1]  Позор! (армян.)

– Что же я могу поделать? – сокрушенно посетовал Барсам, поворачиваясь к дяде.

Он уставился на висевшую на стене огромную репродукцию «Натюрморта с масками» Мартироса Сарьяна, словно искал в картине ответ на свой вопрос. Но, похоже, помощи там не нашел и продолжил столь же безутешным тоном:

– Я не имею права вмешиваться. Роуз – ее мать.

– Ой, беда! И это мать? – расхохотался Дикран Стамбулян; для столь крупного мужчины у него был неестественно визгливый смех, обычно он за этим следил и сдерживался, но сейчас слишком волновался. – И что же эта невинная овечка скажет друзьям, когда вырастет? Мой отец – Барсам Чахмахчян, мой двоюродный дедушка – Дикран Стамбулян, его отец – Варвант Истанбулян, меня зовут Армануш Чахмахчян, в моей семье все фамилии заканчивались на «ян», все мои предки пережили геноцид, а всю их родню, как скот, вырезали турки в тысяча девятьсот пятнадцатом году, но мне промыли мозги и научили отрицать геноцид, потому что меня воспитывал некий турок по имени Мустафа. Смешно, да?.. – Дикран Стамбулян замолчал и внимательно посмотрел на племянника, чтобы понять, произвели ли его слова должное действие; Барсам словно окаменел. – Давай, Барсам, – продолжал дядя Дикрам громким голосом, – сегодня же лети в Тусон и останови этот фарс, пока еще не поздно. Поговори с женой.

– Бывшей женой, – поправила его тетушка Зарухи и взяла кусочек бурмы. – Ох, нельзя мне это есть, столько сахара. Столько калорий! Мама, почему бы тебе не попробовать класть искусственные заменители сахара?

– Потому что на моей кухне нет места ничему искусственному, – ответила Шушан Чахмахчян. – Ешь от души, пока молодая, вот состаришься, тогда и будет диабет, всему свое время.

– Да, ты права, я, пожалуй, еще не вышла из сахарного возраста, – подмигнула матери тетушка Зарухи, но решилась съесть только часть, оставив половинку на своей тарелке. Жуя, она обратилась к брату: – А что, вообще, Роуз делает в Аризоне?

– Она нашла там работу, – равнодушным голосом сказал Барсам.

– Да уж, тоже мне работа! – фыркнула тетушка Варсениг и постучала по горбинке своего носа. – Что она себе вообразила! Энчилады начиняет, словно у нее ни гроша нету. Знаете, она это специально. Она хочет выставить нас виноватыми перед всем светом, чтобы думали, будто мы не даем ей денег на ребенка. Доблестная мать-одиночка сражается наперекор всему. Вот роль, которую она пытается играть.

– С Армануш все будет в порядке, – пробормотал Барсам, стараясь, чтобы голос звучал не слишком безнадежно. – Роуз осталась в Аризоне, потому что собирается вернуться в колледж. Работа в студенческом клубе – это так, временная халтура. На самом деле она планирует стать учительницей, быть с детьми. В этом нет ничего плохого. Если она сама в порядке и об Армануш заботится, пускай встречается с кем хочет.

– С одной стороны, ты прав, а с другой – нет, – заговорила тетушка Сурпун, с ногами устроившись на стуле, и в глазах у нее вдруг появилось что-то жесткое и циничное. – Если бы мы жили в идеальном мире, ты мог бы сказать: да, это ее жизнь, нас она никак не касается. Да, если историческая память, наследие предков для тебя – пустой звук. Если ты живешь одним днем, тогда, конечно, можешь утверждать так. Но ты ведь знаешь, что прошлое живет в настоящем, а наши предки – в наших детях. Пока у Роуз остается твоя дочь, ты имеешь полное право вмешиваться в ее жизнь. Особенно, если она заводит роман с турком.