Игорь Пьянков - На линии [из жизни оренбургских казаков]

— Канальи, ваше высокопревосходительство… — Герман обвел собравшихся за столом взглядом, пытаясь распознать, кто из них рассказал генералу об утреннем случае. И было неясно, о ком он так выразился.

— Я понимаю, искренняя служба расшатывает нервы… — Эссен улыбался, тянул, поджидая, пока уберут тарелки, — но, дорогой наш Федор Иванович, рубить саблей — это уж чересчур. Так вы лишите нас всех чиновников!

С утра служащий в канцелярии Василий Астафьев вошел по делу к Герману, и последний стал требовать от него некую бумагу, а не получа, сходил за саблей, оголил ее, и, если бы Астафьев не ретировался во двор, худо бы ему пришлось. Но и там кружили они довольно, и все это время, пока не устал и не споткнулся, Герман держал саблю как при кавалерийском наскоке. Пользуясь, что начальник присел передохнуть, Астафьев вбежал в комнату, запер дверь на крючок, умолил лакея припомнить, куда его барин положил принесенную им, Астафьевым, двумя часами ранее бумагу. Слуга нашел и подал Астафьеву, а тот отпер дверь и подал ее Герману, на что услышал: «Счастлив, что не попался: изрубил бы тебя саблею!»

— Под вашим крылом, Петр Кириллович, любой урядник сделает невозможное. Вот сегодня один привез письмо от Юламана, — постарался увести разговор Герман.

— Отошлите его в Пограничную комиссию. Разбойники — это ее забота, — прожевав сухое куриное мясо и запив глотком вина, произнес губернатор.

— Позвольте заметить, Петр Кириллович, что этот Юламан обладает ныне недопустимой силой в степи, — возразил Генс, одна из рабочих лошадок везущей Военного губернатора колымаги, мнением которого последний дорожил, убедившись на опытах в его верности и преданности. А еще более в знании дела.

— Хорошо, — генерал показал, что уступает с видимой неохотой.

Эссен поднялся. За ним поднялись и остальные обедавшие. Пока переходили в кабинет и закуривали, принесли перевод письма. Почтительно, но бегло прочитав титул, Герман стал читать основательнее:

— «Твердо надеемся, что Высочайшая Его Императорского Величества воля не должна быть в том, чтобы поступать с нами таким наглым образом. В каком случае я с прямого Вашего усердия прошу уступить нам по-прежнему Рын-пески и земли по речке Узене, занимаемые нами под кочевку как по зимнему, так и по летнему временам, и степную сторону реки Урала, да и за рекой Илеком по обеим сторонам, исключая одну только Илецкую Защиту, все форпосты и отряды, учрежденные по оным местам снять…»

— Что за чушь? — сидя в кресле, Эссен даже перебросил ногу на ногу. — Впрочем, раз начали — читайте.

— «…А ежели сего учинить самим Вам невозможно, — продолжил после паузы Герман, — то прошу я всеподданнейше представить о сем Его Императорскому Величеству.

И также за невозвращением из Санкт-Петербурга посланников наших, султана Арынгазы Абулгазиева и тархана Юсуфа Сарымова, ордынцы причитаются весьма недовольны, не ведая, по какой причине им сюда не позволяют. Когда б наши настояния уважили и приняли во внимание, то тогда бы мы, конечно, представиться могли б Е. Им. В., а инако ордынцы наши отнюдь спокойными и довольными быть не могут…»

— Каков разбойник! Еще грозить осмеливается?!

Однако взглядом Эссен попросил продолжать.

— «…Итак, если желательно Вам завести с нами дружбу и усердие Ваше присовокупить с усердием нашим, то в таком случае отправьте к нам надежного чиновника.

В уверение чего я, тархан, Юламан Тленчи, за неимением собственной печати, приложил принадлежавшую умершему брату моему Бастубай-тархану, а старшина Кульмугамет Джаныбеков собственную именную».

Урядник Плешков был вторично послан к Юламану. С ним был отправлен конфидентом [40] Конфиде́нт — доверенное лицо, преимущественно из сеитовских татар, посылаемое в киргизские Орды для сбора сведений, нужных Пограничной Комиссии, и для улаживания разных дел там. хорунжий 11-го Башкирского кантона Биккинин. Однако того, что составляло предмет страстного желания Юламана, — письма от Военного губернатора с ними не было. Эссену, абсолютному хозяину в бескрайнем Оренбургском крае, казалось унизительным переписываться с разбойником и самозваным ханом.

Юламан был взбешен. Уединившись с хорунжим Биккининым, они составили новое письмо в Оренбург.

«…Но от Вас письменного уведомления не получили, почему и усомнились, что они есть Ваши посланные, для чего отправляем к Вам одного муллу, а Плешкова и султанов задерживаем, с третичным прошением о нуждах наших и с сим же муллою просим уведомить. По получении же ответа тотчас всех отпустим и впредь покорнейше просим при подобных случаях присылать к нам с бумагою…»